Мне и, наверное, всем мальчикам во все времена и в любом возрасте всегда хотелось владеть оружием, в смысле иметь его и пользоваться им. Не случайно все игры пацанов носят характер прямо противоположный пацифистскому, в отличие от девчачьих. Надо еще отметить, что все мужики до самых глубоких морщин и седин остаются пацанами не только в душе. Нас не перестанет, если, конечно, мы не при смерти, интересовать новая модель того, что нам нравится, или вообще чего-то незнакомого, доселе невиданного. Примеров тому масса. Вот мой друг Серега купил своему семилетнему сыну танк на радиоуправлении и неделю практически не подпускал его к этой игрушке, пока серьезно не поругался с женой, вернее, пока она на него «наехала». Или мой дед, который, напустил суровое выражение на свое лицо (только лишь потому, что «положение обязывает») играл моим управляемым танком, спохватившись, когда в комнату вошла мама и отодвинув танк с еле скрываемым сожалением и с неуклюжими словами: «Ерунда какая-то»… Мужчины всегда виновато скрывают перед прекрасной половиной человечества свою способность всю жизнь оставаться пацанами, ведь все женщины ждут от нас чего-то большего, и мы стараемся их не разочаровывать.

Арсенал нашего личного оружия постоянно претерпевает изменения от совсем игрушечных мечей и пистолетов с автоматами, о которых писать неинтересно, к чему-то реально режущему и стреляющему.

Ножей разных у меня, как и у любого подростка в восьмидесятые, перебывало великое множество (в моем детстве пацаны без ножичков не ходили и умели ими пользоваться и играть с детского сада). Но самым запоминающимся был случайно найденный нами с Лехой нож, который, по всему видно, был сработан «на зоне». Достаточно широкое и длинное лезвие (около двадцати сантиметров), сделанное из нержавейки заканчивалось рукояткой, набранной из сплющенных нагреванием колечек разноцветного, со вкусом подобранного стекла. Мы немедленно стали тренироваться в метании этого ножа — бросали его метров с пяти, постоянно увеличивая расстояние, по нарисованной на дровянике мишени или по установленному кабачку, что было интереснее — нож протыкал кабачок насквозь. Метали, пока не устали и пока не стало получаться среднестатистическое попадание девять из десяти, а на следующий день обнаружилось, что метать нож ни я ни Леха не способны по двум причинам: правая рука вообще не поднималась (вернее, поднять ее было можно, но с помощью левой), и красивая рукоятка от первых промахов, когда нож с силой ударялся о доски, вся растрескалась.

Мы решили не тратить время попусту и сделали вместо той рукоятки другую, из какого-то плотного дерева, которое Леха нашел в своем сарае. Отстругивали и шлифовали «наждачкой» мы ее по очереди целый день — древесина была как камень, почти не поддавалась нашему деятельному упорству. Здесь ключевое слово «почти». Нож именно с этой буковой, как я определил, уже учась в институте, рукояткой, до сих пор жив, им батя картошку в хлеву скотине режет. К вечеру мы впервые самостоятельно освоили операцию «клепка» вручную, прикрепив половинки рукоятки к ножу. Этот нож, конечно, не лез в карман, с собой его было брать неудобно, но зато при изготовлении любых изделий из дерева он выгодно отличался от маленького перочинного — выстругивать им было и удобнее, и производительнее. Именно поэтому он стал участником рождения практически всего нашего с Лехой арсенала луков, «пулечных» ружей, рогаток и был свидетелем нашего превращения из мальчиков в юношей.

Первое реально стреляющее оружие нам подарил дядя Толя, друг наших родителей. Вообще у них по молодости была очень веселая компания, они собирались каждую неделю жарить шашлык (именно тогда меня увлек процесс приготовления пищи), или играли в бадминтон, настольный теннис, собирали застолья, пока все не обросли хозяйством, а с ним и заботами, в результате чего встречаться стали уже только «по поводу». Мы с Лехой очень любили эти сабантуи, и не только потому, что нам бывали послабления в виде более позднего отхода ко сну, но и потому, что нас никогда не исключали из игр, хоть у нас и получалось плохо по причине малолетства.

Этим оружием была составная пластмассовая труба с двумя рукоятками белого цвета с резиновыми уплотнителями (с одной стороны — в виде кольца, с другой — в виде пробки), стреляющая шариками от настольного тенниса. При резком сжимании между собой рукояток, в трубе возникало избыточное давление и шарик с характерным звуком «пхук» вылетал из резинового уплотнителя. Если метров с трех попасть в лоб (что мы не без успеха пытались сделать в отношении дяди Толи, а тот, конечно, нас баловал, в отличие от отцов), выходило чувствительно. После очередного попадания в дядин лоб, отцы очень убедительно, под угрозой разоружения, информировали нас о невозможности дальнейшего присутствия в одном помещении со взрослыми, и мы очень здорово придумали — на подлокотники дивана и кресел в «маленькой» комнате насадили все имеющиеся игрушки и прицельно их сбивали из нашего нового помпового оружия. «Не слышно и не видно» нас было до самого ухода по домам.

Чуть позже, летом, папа по моей просьбе сделал мне первый лук со стрелами, а через месяц мы с Лехой сварганили их себе уже самостоятельно. Для этого мы за неделю вдоль и поперек исходили ближайший лесок в поисках вереса (так на Вятке называют можжевельник), будучи вполне оправданно уверенными в том, что хороший лук только из этого дерева и можно сделать. Сперва луки получились не способными к стрельбе из-за нашей жадности — слишком толстый спилили верес, не хватало сил его сгибать, натягивая тетиву. С ней вообще отдельная история — совсем случайно, даже не помню, откуда, мы узнали, что ее надо сплести из конской гривы или хвоста. Сначала мы пытались, подманивая хлебом лошадей к забору выгона, надрать волос самостоятельно, но данная затея очень быстро закончилась после лошадиного укуса за локоть (хорошо, что я в рубашке был). После на конюшне мы клянчили и ныли два дня, а на третий конюх, отчаявшись нас выгнать, дал нам необходимой длины целый пук толстых черных волос. В итоге луки получились очень хорошие и долго жили. Классе в десятом еще видел свой, даже пострелять хотел, но некогда было стрелы сделать. Но вот изготавливать многоразовые приличные стрелы мы тогда так и не научились — не хватило опыта и умения правильно сделать наконечник так, чтобы он не ломался сам и не ломал стрелу при попадании в деревяшку.

Развлекуху на уроках мы устраивали чуть ли не с первого школьного дня посредством трубочек-плевалок. Это настолько распространенное и безобидное оружие, что даже неинтересно рассказывать, за исключением, разве что, того случая, когда в класс неожиданно, вместо «исторички», стремительно вошел, пересекая линию огня, Валера-физрук, и Фетюк прямо ему в лоб залепил комочек жеваной бумаги. Валера — мужик классный, мы его уважали, он и тут оправдал наше к нему отношение, сделав вид, что ничего не произошло. Сразу он не засек, кто в него попал, и прекрасно понимал, что никто не признается, даже если грозить нам исключением или еще чем похуже, а потому какое-либо расследование в данном случае приведет только к потере времени, нервов и авторитета.

Но эти трубочки и фильм про дикарей, стреляющих отравленными дротиками из трубок посредством резкого выдоха (что-то по Жюлю Верну, кажется), породили уже серьезное оружие. Опиливалась с двух сторон лыжная палка, классно, если находилась легкая, титановая, затачивалась велосипедная спица, с другой ее стороны, в том согнутом месте, которым спица крепится к ободу колеса, надевался кусок поролона, при резком выдохе спица летела с приличной скоростью и на достаточное расстояние. Здесь, конечно, все зависело от «дыхалки», большие легкие с мощным и резким выдохом, как у Лаврова Сани, посылали стрелу-спицу на 30-40 метров.

С нами до пятого класса учился здоровый, лысый (по причине постоянной борьбы со вшами), Витя Гмызин. Весь неухоженный, часто попросту грязный, он особо не лез ни к кому, жил какой-то своей жизнью, верно потому, что был на два года старше нас, но если его кто-то трогал, худо тому было…

Как-то на уроке физкультуры мы отрабатывали приемы катания с горы и прыжков с небольших трамплинов на лыжах. Катится Витя с горы, я -параллельным курсом рядом, а сбоку у забора стоит Лавров. Пух-х-х! — резко выдыхает Лавров из невесть откуда взявшейся трубки, потом он рассказал, что прятал ее в старой бане, которая тут же, на поле склона стояла. Хотел, гад, меня подстрелить, стопудово, но, видимо «рука дрогнула» — стрела втыкается прямо посредине лба Вити… Тот сразу даже ни черта не понял, только когда доехал до самого конца горки, поправляя шапку, с удивлением изрек, вытаскивая спицу (она, кстати, прилично застряла в лобной кости):

— Какого хрена? Это что?

— Спица…

— Б…ь, вижу, откуда? — оглядывая окрестности, ругнулся Витя.

— Я почем знаю.

— Я уж по-о-онял… Убью козла. — Зловеще глядя в сторону Лаврова, пытающегося «заныкать» трубку у бани, процедил Гмызин.

«Бедный Лавров, — подумал я, — дернул же его черт вытащить эту трубку именно сейчас».

Витя засунул спицу в валенок:

— Пригодится.

И мы стали подниматься в гору. А тут урок закончился, так что расправу над Лавровым плюющий матом всю дорогу к школе Гмызин так и не устроил: с нами, естественно, шел Валера-физрук — тот легко мог и «засветить», если беспорядки какие…

После «физры» был обед — каша манная, которую давали в металлических штампованных тарелках. (Мечта поваров, с одной стороны — не бьются, горе директора школы, с другой — в девяностые стали красть на сдачу «лома», как подстаканники в поездах, а срок списания металлических изделий очень приличный). Девочки ели кашу плохо, зато вечно голодный Гмызин всегда оставался и подъедал порции отказавшихся. Лавров, тот вообще был большой ловкач — по стенке, с разбега по траектории дуги, забегал выше, чем на два роста взрослого человека, жонглировал пятью мячиками, на спор прошел от пруда до Медянки на руках (больше полкилометра) — спортивно одаренный, сказали бы сейчас. Сидит, значит, Витя, уплетает вторую тарелку каши, копя злобу, ждет окончания уроков, чтобы Лаврову навтыкать. А тот тут же показывает очередной фокус — крутит ловко так тарелку вместе с кашей между указательными и средними пальцами, тарелка крутится, а каша, за счет центробежной силы, не выпадает из нее. Но в тесноте столовой бедного Саню (вот не его день!) кто-то нечаянно толкает, процесс вращения тарелки приостанавливается, и каша — плюх — прямо на только что вылезший, сизого цвета, гмызинский «ежик» волос на голове…

— А-а-а, убью, гад, сука… — лопнуло и без каши расшатанное лавровской стрелой Витино терпение.

Не дождался он окончания уроков, не вынесла душа поэта, насилу оттащил его от Сани проходящий мимо «трудовик», уведя их обоих к директору. Хорошо, дежурные накрывали заранее, и каша была не сильно горячей. После этого почти сразу Витя Гмызин не помню куда делся, но есть подозрения, что в какое-нибудь специальное учреждение. Хотя и Лаврову, с его феноменальными способностями и таким же невезением, судьба тоже не улыбнулась — до тридцати он не дожил.

«Пулечных» мы делали и много (в смысле их количества), и основательно (в смысле того, что материал подбирали лучший, возились долго и тщательно при изготовлении). С материалами, кроме жгута, проблем не было, а вот достать хороший жгут старался каждый. У Демьяна, к примеру, мама работала в сельской амбулатории, и он как-то спер из «процедурки» два пятиметровых мотка отечественного, не очень хорошего (рвался часто). И пока я не привез из областной больницы три мотка по три метра чешского, мы натягивали на наши пистоли, ружья и рогатки демьянов жгут.

Самое классное и дальнобойное мое «пулечное» было копией винтовки Мосина, точные размеры которой я взял в журнале «Костер» или «Пионер». Из этой винтовки я без проблем попадал в спичечный коробок с десяти метров, а если пулька из алюминиевой проволоки (сколько ж мы расстреляли по округе, лесам и стройкам этого «цветмета»!) была правильно загнута, то пустой коробок она пробивала. Конечно, такое оружие в игре можно было применять только в засаде и при обороне, для ближнего боя использовались пистолеты. Вот, представьте себе, в руках — винтовка и пистолет, а второй, заряженный — за поясом куртки, я скрытно убегаю по второму этажу строящегося детского сада от двоих соперников, идущих параллельными курсами. Дойдя до последнего помещения на этаже и засев за перевернутым строительным козлом, понимаю, что вдвоем, одновременно заскочив, они в меня попадут. Может меня спасти только фатальное невезение соперников в виде осечек, или наоборот, мое фатальное везение, при котором я с двух рук попаду в двоих. В совокупности это очень маловероятно, и мы (наша команда) проиграем, так как я остался последним.

— Выходи, сдавайся, мы знаем, ты там! — просекли, собаки, что деваться мне некуда.

Вместо того, чтобы прислушаться к доброму совету, я прыгаю вниз из проема окна, приземляюсь на груду кирпича (сослепу думал, что под последним мартовским снегом песок), пистолет, который за поясом, саморазряжается прямо в ляжку (кстати, типичный случай — все ноги наши по весне были в синяках от таких самострелов, а кисти — от осечек, когда жгутом больно так припечатывает), но я быстро забегаю в дверной проем, поднимаюсь, как можно тише, на второй этаж, захожу со спины соперников и разряжаю винтовку еще издали в одного, а оставшийся пистолет уже почти в упор во второго врага. Победа!

— Ур-р-р-а-а-а-а, паца, ур-р-р-а-а-а-а, мы победили! — захлестывает меня волна адреналина, плавая в которой я практически на замечаю боли в ушибленной при приземлении (точнее при «прикирпичении») одной и в подстреленной другой ноге…

Рогатки мы делали из орешника, обматывая изолентой рукоятку (у моего бати был мешок с мотками изоленты, я периодически уменьшал его запасы без спросу, тот делал вид, что не догадывается, я делал вид, что пользуюсь одним, выданным им годом раньше, мотком — всех устраивало такое равновесие). Изолента вообще была ходовым материалом, обматывали ей все: хоккейные клюшки, лыжные палки, духовые трубки, пугачи, рукоятки «пулечных» и рогаток, а впоследствии, «поджиг».

Были у нас с Лехой практически одинаковые (отличались они только старательно вырезанными геометрическими узорами — в них мы вкладывали какой-то смысл, какой — сейчас не помню) рогатки, которые просуществовали практически все наше боевое детство. Наверное, и сейчас где-то валяются. К примеру, два года назад, на чердаке дома я обнаружил свое «пулечное» — хоть сейчас жгут и резинку на спусковой крючок натягивай и стреляй!

Рогатка чем хороша? Стрелять из нее можно практически всем, хоть соплями, но мы предпочитали идеально круглые и гладкие камешки, которых бала прорва на излучине Медянки-реки на «Фетиках». Туда мы часто ездили за ними, да и вообще просто так: места классные! Берега реки крутые с одной стороны, а с другой — заливные луга. Под крутоярами в песке гнездятся ласточки, в жару чиркая по воде крыльями, ловят мальков, плавающих в теплом мелководье, и уносят их своим прожорливым потомкам. В ельнике, на крутояре, летом — маслята, недалеко — картофельное поле. Как же здорово разжечь костер, испечь картошку и макать ее в крупную соль, закусывая жареным на прутике масленком…

— Погнали на свалку, по бутылкам стрелять, — размазав золу от картофельной кожуры по щекам, предлагает Леха.

— Айда, — говорю.

Приезжаем, выставляем в ряд стеклянных жертв-фашистов, Леха стреляет — щелк — бутылка на месте. Я — щелк — эффект тот же. Подходим и, сопоставив факты, обнаруживаем, что, если камушек идеально круглый, он пробивает пол-литровую бутылку из-под лимонада «навылет».

— Вот это да-а-а!

— А если в ногу?.. Глаз, если что, точно вышибет!

— Убить, наверное, можно, — приходим мы к общему заключению.

И это оказалось правдой — будучи уже классе в девятом, мы били из рогаток голубей на зерновом токе и жарили их над костром в наступающих сумерках катившегося к осени лета…

Помимо действительно стреляющего оружия, мы изготавливали его разные деревянные копии. Действительно удачно получилось два раза. В первый раз — по собственному желанию, во второй — по необходимости.

В четвертом классе, в самом начале учебного года, мы изготовили копии самого популярного в наших войсках и не только во время Великой Отечественной войны оружия, убойного ППШ. Мы старались все сделать максимально достоверно, в мельчайших деталях. Идеально не получились только спусковой крючок и скоба затвора: так и не придумали технологию изготовления, чтобы получилось и точно и надежно. После покраски и лакировки вообще загляденье было такое, что Наб (хулиганистый один, старше нас чувак), взяв у Лехи посмотреть копию ППШ, пытался сломать его, но отломить смог только патронный диск, который мы без труда восстановили. Правда, после этого случая мы старались играть этими автоматами только в наших дружественных компаниях.

Во второй, особенно удачный раз, мы с моим другом вспомнили детство в девятом классе. По условиям организаторов военно-полевых сборов, оружие надо было изготовить самому и прибыть на место дислокации «имея с собой деревянную копию автомата Калашникова и трех ручных гранат РПГ-6». Мы с Лехой решили сделать копию укороченного АКС-74У, только-только начавшего появляться в обычных регулярных частях Советской армии. Получилось настолько удачно, что командир взвода, сержант Петухов, похвалил нас, вызвав прилив приятной щекотки в потрохах и горделивую осанку, сказав, что пока в руки не возьмешь, кажется, что автомат настоящий.

Финал-апогей-апофеоз всей оружейной эпопеи, конечно, «поджига». Это реальное огнестрельное оружие. Как мы его изготавливали осенью седьмого класса, рассказывать не буду, чтобы в экстремизме не обвинили. Скажу только, что изготовление требует особой внимательности и тщательности, особенно в подборе материалов. К примеру, Шелуха ошибся с основной трубкой, и ему при пробном выстреле всю правую руку разворотило.

А еще в нашей школе тогда был реальный, 25-метровый тир и, практически все пацаны четвёртых-шестых классов ходили в секцию стрельбы, где осваивали не только «духовки», но и «мелкашки» (малокалиберная винтовка). Сейчас, конечно, в целях безопасности, в школах ничего подобного и близко нет, а жаль, все-таки общение с оружием (не виртуальным, а настоящим) делает пацана мужчиной. Хотя, все хорошо в меру, спорить не стану и сам так думаю: «лишь бы не было войны»!