5.

         Полина Павловна ждала своего «суженого-ряженого», стараясь не нервничать. Раньше времени панике поддаваться было ни к чему. Волновало только то обстоятельство, что Пашка, его помощник, уже приезжал на своем на всю округу тарахтящем мопеде, и Гришу спрашивал. Это означало то, что муж провалился в «страну ОЗ» не с Лисой и Пнем. Видимо, его куда-то занесло за пределы Подречья – здесь бы уже объявился. Поля была благодарна Грише, что он спраздновал юбилей по-человечески, не нажрался, никуда не уперся и даже лег спать в спальне, несомненно, чтобы показать ей, что он не продолжает праздник в одиночку. Она даже робко понадеялась, что в этот раз запой пронесло мимо, ан нет, видимо, сглазила. Хотя, если честно, не могло пронести – комбайн стоял «на приколе». Это обстоятельство означало относительное безделье. Да и юбилей он с друзьями все равно отмечал бы. Поля решила: «Если не объявится, завтра начну обзванивать знакомых, больницы и морги. Не найду – послезавтра пойду к участковому – все равно раньше заявление не примет и искать не начнет».

В последние семь лет он, бывало, пропадал, когда падал в «синюю яму». Вообще, конечно, приключения на свою задницу он находил по пьянке почти каждый раз и Гришина изобретательность в этом направлении не знала границ. На Полю не навалились, нет, наоборот – с каким-то тихим внутренним смехом ссыпались воспоминания о разных Гришиных проделках. Справедливости ради, скажем, что, когда эти проделки свершались, было ей совсем не до улыбок.

Где-то шесть лет назад напугал Полю настойчивый и громкий стук в дверь. Вскочила она сразу, предчувствуя неладное, потому, что Гриши дома не было, а по случаю зимы задерживаться до ночи невесть где, у него могла быть только одна причина – огненная вода. К тому же он еще вчера явился с шабашки (резал у вдовой Никанорихи свинью) изрядно навеселе.

В дверях стоял Лиса, на дороге, испуская желтые конусы света, тарахтел его «гусак» ДТ–75.

– Поля, давай, помогай, я твоего Гришу переехал.

Полина метнулась обратно в дом, накинула пальто, сунула ноги в валенки и побежала к трактору. Лиса открыл кабину и, пыхтя, причитал:

– Еду, темно уже. Мелькнуло. Встал. Выскочил, смотрю – за трактором, перед волокушей на обочине твой лежит – ноги в колее…

Пока Петя исповедался, они уже положили Гришу на диван. В комнате сразу установился запах – обезьяна с дерева упадет. Причем несло не только от Гриши. Поля, бегло оглядев мужа (крови нет), попробовав пульс (тот, наоборот, есть), аккуратно стащила валенки и штаны. Под свет люстры явились мосластые синие ноги мужа. Видимых повреждений и опухолей не было.

– Вот, .ля, везучий. Пухляка навалило, да и гусак на землю не сильно давит – его и вмяло в снег. Но, если б под волокушу затащило – хана. Так что спас я его – вовремя встал.

– Так, спаситель хре́нов, рассказывай с самого начала. Врать не советую. Люся твоя, обещаю, не узнает, если сам не разболтаешь.

– Так… Эт самое… Мы сидели в кузне, полбанки было сначала. Потом Гриша еще вытащил. Полбанки. Тут я вспомнил, что Вере-Васихе обещал стог с Кучугов притащить. Разошлись.

– С кем сидели? – тут Полине, для убедительности, хорошо было б лампу Пете в глаза направить. Хотя он и так относился к жене друга с уважением с примесью обожания и страха.

– Эт самое… Так втроем. Пень еще был.

– Так, дальше.

– Ну… Эт самое… Пень в кузне остался. Видать, заначка была. Гриша ушел. Что-то говорил про лес. Какой он после такого снега красивый.

– Петя, не тяни кота за яйца, – они, оглянувшись разом, посмотрели на Гришу. Тот, в фуфайке, торчащими из-под нее семейниками и голыми ногами, как раз расположился для такой процедуры. Поля хохотнула. Лиса – залыбился, понимая, что грозы теперь уже не будет.

– Ну, зацепил волокуши. Еду, темнает уже. Лесок за мастерской проехал. На поле – вся дорога в переметах. Следы по левой стороне. Думаю еще – кого понесло на ночь глядя? Тут что-то черное на обочине мелькнуло. Выхожу – мать честная! Лежит Кот, а ниже колена ног не видать – под снегом. А след мой сверху. Думаю – убил друга. Эт самое… Но, заметь, не бросил. А на карте – все – жизнь, работа…

– Петя, скажи, ты охренел? Какая работа? Это друг твой! И вообще, человек!

– Так ведь это только мысль первая. Со страху. Сама сказала все говорить. Вытащил, в кабину его затолкал. Волокушу отцепил, чтоб быстрее и к тебе поехал. Еду – он храпит. А я протрезвел. Поля, налей, а? Мне за сеном еще.

– Ладно, – Полина ушла в спальню, – На тебе «мерзавчик». Да в лесу пей, когда стог подоткнешь. Не раньше. А то еще кого–нибудь не заметишь. Обещай! – Поля знала, не обманет.

– Так… эт самое…

– Ладно, выметайся тогда.

– Обещаю, Полина Павловна. Торжественно клянусь. Слово механизатора!

– Не паясничай. Не надо клятв, слова достаточно. Верю. На, держи.

Петя удалился, а Полина дораздела мужа. В тепле его разморило, он сладко и не тяжело посапывал. На всякий случай растерла Гришины ступни припрятанным спиртом. Наутро рассказала ему все закончив так:

– Гляди, муж. Это «звоночек». Проедь чуть дальше Лиса – инвалид точно. А мог бы и замерзнуть насмерть.

Гриша, действительно, тогда «внял». Месяца два вообще не пил. Снова понесло в «синюю яму» его на весенние народные гулянья. До советской власти – масленица.

Полина работала директором Дома культуры при леспромхозе, и организация праздников была ее прямой обязанностью. Гриша обычно помогал по отдельному наряду – вкапывал столбы, ставил козлы, бульдозером расчищал площадку, нагребал горки и потом заливал их, используя колхозную пожарную машину. Помогал ему раньше всегда сын Семен. Но, после того, как он уехал учиться в город, помощниками были то Лиса, то Пень, то оба вместе. Компашка по характеристике надежности в смысле выпивки, конечно, стремилась к нулю. Поля в один год, чтобы не сводить их вместе, наняла нормальных, непьющих плотников из строительной бригады леспромхоза. Так столб с призами прямо во время конкурса упал. Хорошо, не придавило никого – падал медленно. Плотник Сычев оправдывался – земля, мол, мерзлая – поделать ничего нельзя было.

– А глубже на метр не пробовал? Или залить на ночь? Деятель… – заявил ему Кот, – Если б пришибло кого, я б тебя самого пришиб.

– Так че глубже то. Не линия электропередач…

– Слушай, не зли меня, – белел Гриша, – Поля, наряд ему не закрывай!

– Григорий Иванович, идите, празднуйте. Я разберусь, – в упор глянув на него, сказала Поля. – Вам, Сычев, закрою только наряд на очистку площади. И точка, – перебивая возмущение Сыча завершила она разборки.

Больше Поля ни до, ни после кроме мужа никого не привлекала.

Так вот, за год до павшего столба, Кот, Лиса и Пень вели подготовительные предпраздничные работы втроем. Понятно, делалась все накануне, после работы. Ясно, что по завершению они приняли на грудь. И уж совсем прозрачен тот факт, что в масленичное воскресение, еще перед началом праздника, они быстро сгоношились и приговорили полбанки, перед тем, как повесить на столб призы. Столб сделали в том году высоченный и на ночь водой полили. Пень на «когтях» электрика лез наверх. Когда долез, Гриша загадал ему загадку:

– Летит, гремит, когтями машет, кто это?

– Отвали. На хрена крестовина такая большая? А, понял, это, чтобы кроме тебя длиннорукого, никто до края не дотянулся. Так вешал тогда бы сам.

– Григорий, не отвлекай, свалится еще, не дай бог, – руководила Полина, – Георгий, дальше вешайте!

– Да нынче не долезет, наверное, никто, – предположил Лиса.

– Не долезут, Георгий снимет, разыграем в других конкурсах.

Дальше пошел праздник, на сцене плясала и пела самодеятельность двух клубов, кругом продавались блины, пироги, тянули канаты, бились мешками, набитыми соломой, на козле. На козле было так: приз получал тот, кто победит подряд пять человек. Первый час победителей выявлено не было. Потом на козла залез квадратный, тяжелый и плотный Лиса. К козлу его будто прибили. Он выиграл подряд три приза, причем один раз так припечатал противнику, что тот не сам смог с земли подняться. Пока происходила возня, охи-ахи, к Лисе подошла Полина и тихонько шепнула:

– Петя, вам пора проиграть. А то конкурс становиться бесконкурентным.

– ??? – воззрился на нее Петя.

– С меня простава, – заинтересовала его Поля, – Полбанки, как вы говорите. Пойдемте со мной.

Петя с удовольствием проиграл, забрал с собой три набора разделочных досок, расписанных «под хохлому» и засеменил за Полиной. Та выдала ему пузырь с напутствием:

– Петя, сильно не пейте. А то знаю я вас.

– Мадам, все под контролем! – радовался Лиса, спеша обрадовать друзей.

Гоша, тем временем, в конкурсе поднятия гири выиграл эту самую гирю:

– Сойдет. Будет пресс капусту солить.

– Ты ж не солишь ее, – развеял благие намерения Пня Гриша.

– Ну, ладно, Поля твоя посолит.

– Для капусты – тяжело. Мыло будет – не капуста.

– А ты чего на столб не лезешь?

– Погоди. Потеплеет еще немного. И народ штанами уже до половины лед стер. Вот еще пара человек – и полезу. Сапоги возьму.

– Так они тебе не в размер. Я вешал – там 42–ой максимум.

– А я у тебя на гирю обменяю. Будет пресс. Доски склеивать.

– Я тебе и так отдам, – пробовал обидеться и заскандалить подвыпивший Пень.

– Так я тоже тебе так отдам, – не стал развивать скандала Гриша и полез на столб.

– Граждане, товарищи, внимание! Вот вершину этого длинного и местами скользкого снаряда пытается покорить олимпийский чемпион по столболазанию Григорий Котовский, СССР! Поддержим нашего спортсмена! Скандируем за мной: давай, Гриша! Давай Гриша! Невероятно! За какие-нибудь считанные три минуты он достигает верхней границы снаряда! Но интрига еще есть! Что же выберет наш герой? Сковородку? Это оружие взбесившихся жен и грозу алкоголиков? Нет – такие жертвы нам не нужны! Такой хоккей нам не нужен! Внимание, он протянул руки к сапогам! Достойный выбор чемпиона! Ура! Ура! Ура! Победа за нашим соотечественником! Теперь ему осталось только аккуратно, не повредив известный аппарат, спуститься вниз! И вот наш герой стоит на земле, омытой слезами поклонниц! Качать его, товарищи! – визгливым дискантом орал Пень, реализуя свой талант скандалиста в одностороннем порядке.

– Пень, хватит базлать, бери Кота и валим, я полбанки выиграл.

– А где это полбанки выиграть можно? Я, вон, как дурак, гирю, – обиделся Гоша.

– Потом расскажу.

Они быстро прикупили пирогов и пошли к себе, в мастерские. Там, со смехом обсудили свои победы.

– Тому, кто не побоялся высоты и льда, тому… В общем, тому, кто вешал – заслуженный приз! – не умея так гладко выразиться, как Пень, провозгласил тост Гриша, протягиваю Пню сапоги.

С полбанкой они управились минут за десять.

– Надо идти в клуб, там банкет через полчаса.

– А мы там каким боком? Ты, ладно – муж.

– Как это? Там все организаторы праздника, самодеятельность, правление колхоза, леспромхоза.

– Вот именно, правления и смущают. Боюсь, наскандалю, – сомневался Гоша.

– Не бзди, прорвемся, где наша не пропадала. Пошли. Гирю тут оставь. О, .ля, я ж доски в клубе свои забыл. Сам бог теперь велит на банкет идти, – постановил Лиса.

«А, может, не надо»? – вертелось в то же время в Гришиной башке.

Полина Павловна, конечно же была распорядителем банкета. Хоть были и все свои, но «свои», как известно, бывают на кухне дома. Когда эти же самые, милые по одиночке люди, собираются вместе, они из-за какой-то стадной природы тут же начинают развивать всяческую конкуренцию. Поэтому обратить большее внимание на директора леспромхоза, нежели на председателя колхоза, было бы просчетом, который впоследствии не замедлит дать о себе знать. Полина зорко следила за разного рода пиететами, своевременностью подачи горячего, уместности представления номеров самодеятельности желающими, своевременностью проведения конкурсов. В силу разноплановости поставленных ею самой же себе задач, муж Гриша иногда выпадал из поля ее зрения: вот они пришли втроем – выпившие в меру, уселись чинно; вот уже Гоша толкает какую-то витиеватую речь; вот Петя роняет с вилки салат прямо в рюмку; вот Гриша, склонившись над миловидной Верочкой из бухгалтерии, пытаясь быть галантным и членораздельным, одной обезьяноподобной рукой облокотившись на стол, а другую свесив почти до пола, что-то ей «втирает» – уже хорош, значит. Поля загрустила – «недолго мучилась старушка» – промелькнуло.

Когда Пень чуть не схлестнулся с активистом Кривошеиным немного раньше положенного времени – пока начальство не напилось (Никандр Нилыч, кстати, крепок был на выпивку) – Поля тихонько к нему подошла и любезно так, по-ленинградски, склонясь к его уху и защипнув через рубаху аккуратно, но сильно его сосок внятно прошептала:

– Вы, Георгий, остыньте немедленно. Иначе, со всем уважением, сама вас выведу на крылечко. Не отпуская. Ах, какой славный будет позорище!

– Премного благодарен. Осознал, – не растерялся Пень. Он тут же заскучал – без скандала он мог только с Лисой и Котом быть. Немного пройдясь, Пень понял, что вечер упущен: Гриша в дальнем углу уже терзал гитару, Лиса, уронив голову на руки, скрещенные на столе – спал.

Поля, наблюдая променаж Гоши, до конца осознала: «Все, капут. Если милый так поет, завтра будет на самом деле умирать».

В пол-одиннадцатого Полина Павловна объявила в микрофон:

– Уважаемые товарищи! Наш праздник подошел к логическому завершению. Прошу кавалеров проводить своих дам!

Петю забрала Люся – видно, кто-то дал сигнал, и жена пришла эвакуировать мужа – сама она не терпела гулянок любых видов. Предпочитала тихо и размеренно бывать дома.

Оставшаяся компания, где были Гриша и Поля еще с полчаса пели на крылечке клуба. Гриша глубоким, мощным баритоном выводил второй голос. Вообще у них с Полиной было много совместных вполне отрепетированных и достойных номеров как акапелло, так и с разными инструментами.  Особенно красиво получались романсы и разные арии. Гриша языков хоть и не знал, но копировал очень похоже мужские партии из «Кольца Нибелунгов». Всю Вагнеровскую тетралогию они выменяли на буханку хлеба у пленного немецкого офицера еще будучи в Магнитогорске. Вообще почти вся библиотека и собрание пластинок были оттуда. После войны они, боясь доносов, не доставали эти заграничные пластинки. Во времена Хрущева в этом смысле стало безопасно, и они первым делом скопили денег и купили в 55 году хорошую радиолу, осуществив свою многолетнюю мечту. Стоит сказать, что в конце семидесятых тоже было небезопасно слушать джаз, но Гриша сказал как-то: «Устал я бояться, Поля. Дети выросли. Да и какие из нас диссиденты, кому мы нужны?!». Пока, слава Богу, они действительно, не были никому нужны.

Утром Грише было хреновей хренового. Вчерашние бесы из башки переселились в область ливера. Один наматывал на кулак поджелудку, другой колотил в печень, третий тянул двумя руками за почки. Бесы вместе с внутренними органами требовали опохмелки. Гриша канючил:

– Лина, душа моя, займи рублика три хотя бы. Я завтра Вове Колышницину оградку доделать должен – деньгами попрошу, отдам тебе…

– Не займу, Гриша. Ты ж не остановишься. Я в этом участвовать не хочу. И не буду.

Кот хоть и знал, что бесполезно, продолжал ныть:

– Вот знай тогда, придешь с работы, а – мертвый. Так не помру, то повешусь!

– Мели, Емеля… На работу давай шуруй.

Понурый и болезный, Гриша отправился, скрипя сердцем и суставами в мастерскую. Там уже сидели такие же, чувствующие себя частями, Пень с Лисой. До обеда кое-как дотянули, но есть не пошли – не лезло. Пень куда-то исчез. Через час явился, сияющий.

– Вот! – торжественно провозгласил он и поставил на стол литровую банку с чем-то коричневым, – Долг стрёс с Конопаткина.

– Это что?

– Боярышник. У него же жена – провизор в аптеке. Говорит – чистый спирт.

Недолго думая, они распили разведенное лекарство под хлеб с зеленым луком.

– А лук то откуда?

– Так из дома. Я еще в начале марта посадил, – удивил всех Пень.

Работа на этом закончилась, так и не начавшись.

Гриша пришел домой – черти во всю хохотали и тут он вспомнил, что у него заначен пузырек огуречного лосьона. Кот сбегал в магазин – принес бутылку «тархуна». Половину вылил, залил туда лосьон.

– Вот, Поля, фиг тебе! Ликер есть у меня, – бормоча себе под нос, похахатывал он. На этом он не угомонился. Пошел на двор, в хлеву взял длинную веревку. Из нее сделал заплечную сбрую и имитацию петли. Привесил все на крюк лампочки в холодной кладовке. Подходило время прихода жены. Гриша снял ватник, резонно подумав: «Чтобы повеситься, верхняя одежда не нужна». Тапки разбросал в коридоре, дверь оставил приоткрытой, свет – включенным только в кладовке. «Пусть сразу найдет меня. Будет знать» – мстительно пел бес, давно перебравшийся из кишок обратно в бестолковую Гришину голову. Снял рубаху, залез на табурет, просунул руки в петли за плечами. На шею накинул и затянул петлю. Рубаху надел обратно для маскировки. Стоит, ждет. Все стало быстро мерзнуть, кроме макушки. На нее светила лампочка и изрядно припекала. «Ну, черт, где она застряла. Так и замерзнуть недолго. Или зажариться». Он чувствовал себя Есениным, отправляющимся в последний путь. Веселье испарилось. Когда его уже начало бросать то в жар, то в дрожь, он услыхал стук калитки. Оттолкнув табурет, повис. Голову свесил набок, глаза оставил открытыми и вывалил как можно дальше язык.

Поля зашла в коридор, напевая «Сердце красавицы склонно к измене..»

«Вот, увидишь сейчас «красавца», – подумал Кот.

Как он и предполагал, Полина сразу направилась на свет, вслух сказав:

– Все-таки нахлестался, гад, свет оставил, – и выматерилась, запнувшись в темноте коридора о тапки. Толкнула дверь. Встала молча. Почти сразу уперла руки в боки:

– Слазь, висельник хренов. Язык не на ту сторону высунул, идиот.

Гриша захлопал глазами.

– .ля. Точно.

Слезть без табурета у него не получалось.

– Лин, подставь табуретку.

– О! – Лина взяла веник, – Поворотись–ка, сынку… Это, – хрясь по заднице, – Григорий, – хрясь по левой ноге, – Иванович, – хрясь по правой, – Не шутки, – хрясь по спине…

Больше Лина высказать не успела – крюк вырвался и Кот с грохотом приземлился, упав на бок и головой свалив в полете рукой полку с пустыми банками. Все это баночно–полочное хозяйство громыхнуло довольно затяжным салютом в честь Гришиного идиотизма, подмеченного Полей. Половина банок разбилась.

– Ну вот, нашел себе занятие, – Лина бросила веник и удалилась в дом.

Кот за полчаса все, кроме разбитых банок восстановил, осколки – какие – собрал, какие – замел веником и сложил в старый мешок. Пришел на кухню. Включил свет. Сходил, достал из детского стола тетрадь в 12 листов и ручку. Сел за стол и тихонько постанывая (бок и голова болели) на каждом листе написал печатными буквами следующее.

«Продам недорого: жену Лину, б/у, двух отелов. Звонить 3–15–13 (Дом Культуры)».

Взял клей, сунул вместе с тетрадью в карман ватника. Захватил мешок с битым стеклом и вышел в весеннюю темень. Воздух был до предела заполнен запахами талой воды, начинающими набухать почками, навозом из хлева. По пути на свалку деятельный Гриша расклеил все листки в разных местах. Со свалки зашел в лесок. Светя предусмотрительно взятым с собой фонарем, нарвал здоровый пук подснежников.

«Вот. Будешь знать, как мужа бить» – думал он, подходя к дому.

Поставив подснежники в банку с водой, он отнес ее тихонько в спальню и поставил на стол. Лина спала.

– Прости меня, жизнь моя, – прошептал Кот и ушел спать в «большую» комнату.

Утром он встал рано, устряпался со скотиной, подоил Зорьку, процедил молоко и ушел на работу. Дел было много, надо было наверстывать упущенное. Негласный девиз практически всех граждан Союза можно оформить двумя словами – «Работай аврально!». Григорий ему соответствовал. Сначала он, не прерываясь до обеда ни на минуту, ковал заготовки для зубьев колхозных борон. Часов с трех до шести вечера доваривал оградку. Коля Колышницын изрядно удивился, когда Гриша вместо оговоренных ранее трех литров запросил деньги.

Идя в темноте с работы, Гриша срывал свои вчерашние объявления. Почти два часа бродил – не мог найти последнее. Все встречавшиеся ему односельчане, при виде Гриши отворачивались и в голос хохотали. Уже почти у дома его окликнул Пень:

– Здорово! Ну ты отмочил в этот раз! – достал Гоша ненайденную Гришей бумажку, – Поля то знает?

– Да уж… – уныло промямлил Кот, – Не знаю, знает ли. Да уж, наверное… Дай мне.

– Ты че? Это ж такая хохма! Свояку хотел показать.

– Пень, отдай по–хорошему.

Гоша понял – спорить – не вариант и с сожалением протянул листок Грише.

Дома, на кухне, прямая, как палка, держа книгу на излете руки, сидела на табурете Полина Павловна.

– Поль, привет. Вот, деньги возьми, – положил на стол 25 рублей Кот, – Кофе еще принесу, завтра Коля отдаст три банки, как договаривались, – лебезил он.

– Вот сегодня ты меня, Григорий Иванович крепко обидел, – не спеша припечатывая Гришу слогами, положила книгу на стол Поля, – А себя – опозорил. Все поселок над тобой смеется. Объявления иди сними.

– Уже, – протянул Кот бумажки в доказательство.

– Сожги. Тем не менее обида никуда не делась. В знак этого я не скажу тебе ни слова ровно месяц. Есть готовить не буду. Скот по утрам – за тобой. Не подоишь – Зорька не доенная простоит. Я не подойду. Ты меня знаешь. Все.

И, вправду, не разговаривала с мужем весь месяц. Молчание Поли было не злым и не обидным. Оно было неотвратимым и спокойным. Гриша за тот месяц много чего передумал, испытал большой спектр чувств к Поле – от раздражения до обожания, вообще не пил и тогда начал копить деньги на лодку с мотором…

Все эти воспоминания развеселили Полю, и она стала петь из «Летучей мыши».

«Нормально все будет. Ничего с ним не сделалось. Чувствую, объявится сегодня», – думала она.