6.

Гриша спускался с горки к дому походкой нашкодившего кота – немного боком. Помимо этого, болела задница и ноги он переставлял, возможно широко расставляя и подгибая колени. Завидев в огороде жену, попытался распрямиться и придать лицу выражение спокойной веселости. Что-то хотел сказать, но Поля его опередила:

– Вот какой красавец явился! И где мы пропадать изволили?

Приглядевшись, она удивилась – муженек был хоть и немного помят лицом, но трезвый.

– Поль, так сначала сидели с мужиками – надо ж было отметить…

Вранье он продумал в автобусе, но тут в голову пришел диалог Варенухи с Римским из «Мастера и Маргариты» (живущая «в ногу со временем» дочь Людочка недавно снабдила на время редкой копией самиздата).

– Потом не помню… Потом ехал в машине и пили… С кем – не помню… потом сидели в темноте на реке… Где и с кем – не помню… Проснулся утром на скамейке около бассейна в парке в Шарье – все болит, ничего не помню. Пошел к свояку, денег занять, чтоб домой ехать – не застал. Тогда нашел на работе его Нику, занял у нее и приехал…

– Как еще в трезвяк не забрали? Несет от тебя чем-то. Будто помер уже, – не подозревая, как близка к истине, сказала Полина, – Ладно, вечером поговорим. С работы тебя искали, Пашка твой приезжал. Давно, с утра еще. Иди, узнавай, что и как.

Гриша, обрадованный, что пока пронесло, поспешил на работу. Чутье подсказывало ему, что в открытую «светиться» не нужно и он крался «задами». Подойдя к мастерским с тыльной стороны, Кот заглянул в окно с грязными от пыли стеклами. С той стороны стекла на диване сидел в расстегнутой по случаю жары рубахе Лиса. Гриша постучал. Лиса, увидев его замахал руками, как-бы отталкивая Кота и три раза снизу–вверх мотнул по диагонали своей лысой башкой. Гриша понял – скрылся из проема и присел на скамейку в тени черемухи. Подняв голову, он подумал: «Пацаном бы я полдня с нее не слазил – столько ягод».

Вышел Петя и зашипел:

– Здорово! Ты трезвый?

– Здорово! Да. Что случилось то?

– С утра какая-то комиссия с района по всей территории ходит с Никандром. Тот снял с машины Кривошеина и на твоей Ниве отправил его на дальние поля.

– Вот те, здрасте! Че за ..йня?

– Да не знаю я толком. Прибежал Никандр с кислой рожей и выпученными глазами, спросил про тебя. Велел найти. Мы не нашли. Через час смотрим, Кривошеин комбайн заводит, Пашку твоего забрал. Сказал – приказ Никандра. Никандр недавно пришел снова, про тебя опять спросил, увидал, что Пень кривой слегка – велел ему сгинуть с глаз, проспаться до обеда и завтра день без содержания оформить задним числом. Ты бы шел к нему, выяснил. Да смотри, не быкуй – Никандр не в духе совсем, – уже вслед напутствовал друга Лиса.

Гриша, уже не таясь (чего уж там, начальству про его отсутствие все известно) не спешно, посещая склады и разные службы типа заправки, направился в контору. Контора была каменной, с толстыми, в метр, стенами – задние постройки еще того века – внутри летом было прохладно, зимой – тепло. В коридоре Кот почти столкнулся с бухгалтершей Ирой. Та почти бежала с озабоченным видом, крашенный перекисью хвост мотался за ее головой из стороны в сторону. Обдав Кота запахом чего-то таинственного, она приостановилась и протараторила полушепотом:

– Пропали вы, Григорий Иванович. Никандр злой, как собака. Из района с утра работает комиссия, смотрит, как проходит уборочная. Знаете же, к Олимпиаде – повышенные обязательства. Сначала с ним по территории ходили, теперь у нас бумаги смотрят, – и убежала, дробя пол каблуками, дальше.

Гриша, понимая, что дело – табак, все-таки пошел вслед за ней, к Никандру. «Теперь уж все равно взбучка, лучше пусть раньше». Еще он подозревал, что все уже решено, а томиться в неизвестности он не умел больше всего на свете. В конторе было подозрительно пусто и тихо. Не толкались просители. Не курили у лестницы служащие конторы и колхозники – не слыхать оттуда было ни ржанья ни мата. Не орали, не вставая с места, через коридор:

– Борис, сколько озимых планируете?

– У нас каждый год человекочасов не хватает. Вот сколько дадите, столько и засеем – земля есть.

Постучавшись, он, распрямил плечи, снял кепку, пригладил чуб и, стараясь выглядеть решительным, с независимым видом вошел в кабинет председателя.

– Здорово, Никандр Нилыч!

– А, Григорий Иванович… Не до тебя уже, – роясь в кипе бумаг, процедил через зубы председатель, – Если коротко – должен уволить тебя. Но назначил назавтра открытое собрание правления совместно с товарищеским судом. В пять часов. Там решим, что делать с тобой, – наконец он поднял глаза.

– Погоди, а где комбайн? Почему моего комбайна нет? Ты уж поясни!

– Поясню, твою мать!!! – вскакивая заорал Никандр, но, покосившись на дверь понизил голос:

– Ты чего хотел? Я к шести на работу пришел, у конторы уже «бобик» чужой пустой стоит. Потом люди с территории пришли – оказалось – комиссия из района. Приехали проверять, как мы справляемся с повышенными обязательствами. Первое, знаешь, что спросили? Почему в разгар страды два комбайна не в поле. Я за тобой Пашку послал, тянул резину, как мог. Тебя нет. Пришлось решать быстро – Кривошеину велел заводиться и с глаз долой на поле.

– Погоди, так не пьяный же я! Поеду сейчас, сменю его.

– Куда ты, ….ь, поедешь?! Времени сколько?! У тебя прогул зафиксирован. Они трясут с меня твое увольнение прямо сейчас. Скажи спасибо, что до завтра решение оттянул. Все, иди. Мне еще до ночи хер к носу прикидывать.

Гриша вышел и направился в мастерские, надо было прояснить ситуацию. И вчерашнюю, и завтрашнюю. Праздно шатающихся не было видно, все, кого он встречал ремонтировались. «Холку намылили всем поголовно», – думал Гриша, здороваясь с деловитыми мужиками. У всех бездельников были лица, отдаленно напоминающие озабоченный профиль шахматиста Карпова во время его поединков. Роль эта им была непривычна, и они явно маялись.

Вместо Лисы в углу, где обычно скапливалась «стоячая» техника, хлопотал проспавшийся Пень. «Надо же. Видать и Гоша прочувствовал серьезность момента. Иначе хрен бы его тут кто видел за свой-то счет», – удивлялся все больше Кот.

– Давай, рассказывай, – обратился он к Гоше, копающемуся в кишках снятого с ГАЗика двигателя, – Че ты там роешься? Имитацию деятельности создаешь? Он же с зимы недвижим.

– Не поверишь. Все кольца час назад на складе получил. И маслосъемные и ремонтные. Семеныч-кладовщик в город сам ездил на Никандровом УАЗике – «под завязку» приехал. Видать там тоже комиссии испугались. С механического звонили – в следующий понедельник аппарат Кривошеинской Нивы готов будет. Трех недель не прошло – чудеса!

– Понятно, а че вчера то было?

– Ты уснул, мы еще сидели. Пришел сторож, сказал – за пять минут не выметемся с территории, доложит с утра Никандру. Тебя растолкали. Пока собирались, ссать ходили, ты исчез. В бутылке остатки прихватил. Ты где был то?

Гриша пересказал версию, которую изложил Поле. Тут действовало правило – врать всем одинаково. Рассказывая, он уже сам почти верил, что все так и было.

– А что завтра?

– Что завтра… Собрание о промежуточных итогах уборочной. Один из пунктов – «Принятие решения относительно механизатора Котовского Г.И.». Никандр Лисе недавно велел объявления малевать и развесить везде. Явка бригадиров обязательна. Остальные – по желанию. Там про суд товарищеский еще чего-то. Соберутся, будь уверен, твои лавры многим покоя не дают.

– Мдааа… Поля ведь в составе суда. А вы что вчера?

– На удивление – по домам разошлись. Лиса мне еще говорит, Кот, верно, на веранде своей уже дрыхнет. Я ему – вряд ли. Полбанки то с собой взял.

Гриша мрачно хохотнул, представив этот диалог: стоят два олуха, упершись друг в друга, качаются под фонарем около ворот на территорию. Разобрать можно только «Эт самое» Лисы.

– Ладно, пойду, Полю порадую.

– Давай, удачи. Мне еще двигун дособрать и на место воткнуть надо. Забился с Лисой на полбанки, что завтра заведу.

Гриша вошел в прохладу вестибюля клуба. По пути, на доске объявлений, изучил художество Лисы. «Вот, расстарался, гад, когда успел–то?», – подумалось злобно, – «Да Бог с тобой, он то тут причем»? – тут же одернул он себя.

Поля, мрачная, сидела за столом у себя в кабинете.

– Знаешь уже? – вздохнул Кот.

– Не слепая. Буквы – с аршин. У председателя был?

– Был.

– И?

– Сказал, что прогул. Завтра решат, что со мной делать. Может не ходить тебе?

– Ага, вот молодец, хорошо придумал! – плеснула сарказмом Полина, – Как других тунеядцев, так прорабатывала, а как своего, так сбежала? Ведь думала же – давно при таком муженьке самоотвод надо было взять. Теперь поздно. Вот отзаседаю завтра и выдвину себя на голосование по самоотводу.

– С какой формулировкой?

– С той, что нет у меня морального права воспитывать других, если своего мужа воспитать не могу.

– Поль, так ведь я не тунеядец, ты ж знаешь. Я ж работаю. Других лучше, а не хуже.

– Твой один фортель все старания перечеркивает. А их у тебя – как дров за баней.

– Понятно. Ты долго сегодня?

– Как обычно, из клуба пойду, Зорьку встречу. Намылился куда?

– На кладбище хочу сходить.

– Смотри, не накушайся. Завтра – чтоб как архиерей на именинах – гладко выбрит, чисто вымыт и без запаха. Странный ты какой-то явился сегодня – перегаром не несет. На вот, – повернувшись к шкафу, Поля вытащила из него шкалик, – Все равно ведь найдешь добрых людей. Больше – ни-ни, – задержала она движение своей руки.

Глянув на Гришу, Поля поняла, что ему хоть и не плохо физически, на душе его – полные потемки. Да и ходил на могилку мамы он или с большой радости или наоборот. Если не в родительские субботы. «Нет, не нажрется. Не в этот раз», – решила она и довершила движение руки.

Гриша сунул шкалик в карман штанов:

– Вечером устряпаюсь.

– Иди уже.

Он пошел на кладбищенскую гору. С ним здоровались, он – в ответ. Кто-то поддевал, кто-то сочувствовал. У магазина курили мужики с леспромхоза и так Грише вдруг захотелось пустить в легкие побольше дыма. Курить он бросил лет двадцать назад посредством многоразовых попыток в течение пяти лет. Маленькая Люда не переносила даже запаха табака – сразу кашлять начинала. «Чур меня, чур! Только этого говна мне теперь еще не хватает», – Кот был вполне уверен, что одна сигарета тут же вытащит старую и липучую привычку наружу. Сорвав мимоходом со свисающей из-за забора ветки пару яблок, он с усилием погнал себя мимо мужиков, поздоровавшись и сославшись на занятость.

От кладбища открывался замечательный вид. Оно расположилось на соседнем с поселком холме. Холмы были одинаковыми, как горы имени грудей Царицы Савской из «Копей царя Соломона». К их подножьям желтым вьюном липла узенькая речушка Талка, через которую совсем недавно перебросили новый широкий мосток, белеющий сосновыми, почти игрушечными перильцами. Перильца украшала резьба, каждый столбик заканчивался большущей нераскрывшийся кедровой шишкой, вырезанной еще зимой Лисой из липы. Поселковый холм венчала колокольня. Рядом стоящие, могучие тополя с миллионом грачей, живущих в черных, мохнатых шапках гнезд, дотягивались только до плеч ее второго яруса. Третий торчал из кипящей на ветру зелени, как мосол из бульона. Четвертый вместе с крестом и куполом стащили тракторами, зацепив длиннющими тросами не так давно – семь лет назад. К этой композиции, издалека похожую на кукиш в зеленой перчатке с прорванным большим пальцем, образуя узор в клетку, лепились улицы с частными домами колхозников, окруженными огородами.

Гриша немного постоял, любуясь на всю эту Божью красоту, к месту украшенную рукотворными элементами и почувствовал, как душа, сжатая, улезшая за желудок к позвоночнику, понемногу начала расправляться.

Кладбище располагалось в светлом смешанном лесу. Хоронили здесь давно, встречались еще дореволюционные могилы. Видимо еще раньше свой последний приют люди находили в южной части этого леса. У Гриши вообще были подозрения, что и сам лес возник тогда, когда кто-то из далеких предков посадил и изголовье могилки близкого ему человека деревце. А его сосед сделал то же. И так далее. Теперь в южной части захоронений видно не было – даже холмики осели, растворившись в естественной топографии. Получалась такая география миграции могил: сначала с южной части кладбище распространялось к северу, потом могилки уперлись в северный край разросшегося леса. Затем стали распространятся по его периметру. А сейчас двигались обратно, на юг, туда, куда уже лет сто с лишним никто не мог прийти и почтить своих предков. Кладбище начинало осваивать южную территорию леска по второму кругу.

Евдокия Фроловна лежала на краю восточной стороны леса. Сразу же за добротной стальной оградой, выкованной младшим ее сыном росла большая рябина. Памятник заказывал в городе старший Семен.  Фотографию переснимал, ретушировал, глянцевал Петя-Лиса. Снимок был один из последних, мама смотрела на каждого, кто смотрел на нее ласково и требовательно одновременно, совсем неуловимо улыбаясь. Будто говорила: «Жить, сынок, это славно! Но надо стараться, чтобы быть счастливым».

Гриша все подмел и собрал в мешок лесной мусор. Взял ведро и лежащий под ним нож, сходил на Талку, вымыл нож, набрал воды. Поливая цветы, приговаривал: «Растите, пердите». В остатках воды выполоскал тряпку, вытер стол и скамейку. Вспомнил, как Семен уговаривал сделать все из металла, чтобы «на века». Гриша же сделал по–своему – основа металлическая, а сиденья скамеек и столешница из струганный мореной лиственницы – так живее и сидеть приятнее. Да и на стол деревянный сподручнее поминальную трапезу ставить.

Он взял стопку, стоявшую в изголовье могилы, под надписью с мамиными годами жизни. Налил, порезал яблоки и наконец-то поздоровался:

– Здравствуй, мама. Вот мне и пятьдесят… Ты бы сказала: «А ума не нажил»… И правда, порадовать нечем тебя сейчас. Начудил я в этот раз, будь здоров… Себе противен. Да ты ведь знаешь все… Прости меня, родная…

Гриша отпил глоток, съел несколько долек яблока. В животе требовательно заурчало, и он удивился, сообразив, что ничего, окромя шоколада, не ел со вчера. Допив стопарь, он доел яблоки, налил еще один – его поставил обратно в изголовье могилы. Остатки водки вылил на цветы. Бутылку убрал в мешок с мусором.

– Давай, я спою тебе. Твою любимую, – и негромко, но сильно запел, – Вечер тихой песнею над рекой плывет…

Пришел он домой в полвосьмого, накосил, накормил и оделил скотину, подоил Зорьку. В тишине они с Полей, глядя друг на друга, поужинали – говорить не хотелось. Потом немного посидели на скамеечке под яблоней, любуясь на кровавый закат солнца.

– Лин, пойдем спать. Дождь ночью будет.

– Ненадолго, до обеда. Пойдем.