23.

Григорий, приехав к вечеру следующего дня с поля, первым делом занялся заросшим огородом. Пусть получилось не как у жены, все же лучше, чем ничего. А утром пошел в контору и по очереди позвонил всем. Сыну (с ним договорился, что через три дня старшего Лешку к нему на подмогу по случаю каникул отправят. Гриша просил и Катьку, но Сема верно рассудил, что тут не помощь, а помеха), дочери (с ней поговорил о результатах Полиного обследования и о порядке скорой выписки), в больницу хирургу Устюжанинову (узнал, что еще неделю Полине там быть и передал ей привет). Выйдя на улицу, по внутреннему зуду, вызванному жаждой деятельности, понял, что черная хандра его отпускает. Зашел, отметился в мастерских у Гоши. Тот изрядно удивился, хотя и вида не подал, что каким-то чудесным образом Кот в запое все-таки остановился. Спрашивать ни о чем Пень не стал, подумав: «Ну и хорошо. Проблема отпала. К Нилычу теперь идти не нужно». Гриша хотел зайти к председателю, поблагодарить его, но передумал, решил – как-нибудь при случае.

В комнате-спальне, смежной с кухней Григорий решил поставить унитаз, отгородив помещение. Дверь у него была готовая, с коробкой – только шкурь и крась. Доски, бруски на перегородку и минвата для звукоизоляции тоже были. Хорошо было бы достать ДВП, чтобы под обои пустить… «Но тут, ладно, когда все построю, можно решать», думал он. Основная проблема представлялась Григорию с отводом воды и, чтобы получилось все «по уму», он позвал брата, в прошлом году у себя дома поставившего унитаз. Тот набросал ему список необходимой помимо унитаза фурнитуры, труб, кранов и прочего. По пути определились с тем, из чего и как делать поручни, чтоб Полине было удобно на унитаз перелазить из кресла.

– Люда, привет! – Гриша почти сразу дозвонился дочери на работу, – Можешь с сантехникой разной помочь? Туалет теплый в квартире хочу поставить.

– Привет, пап. Могу попробовать. Диктуй, чего нужно, запишу.

Гриша продиктовал. Через час дочь перезвонила, сказав:

– Пап, все к вечеру будет. Мне еще предложили маленькую раковину угловую со смесителем. Будет место, куда ее поставить?

– Место будет, правда тогда сифон еще нужен…

– Там в комплекте.

– Сколько за все?

– Пап, чего ты? Ты делаешь, я помогаю. Всем миром, так сказать. Так что не обижай, денег не возьму. Я тогда Роберту скажу, он завтра тебе все привезет.

– Слушай, пусть он тогда Леху захватит. А то тот на автобусе с утра собирался ко мне на помощь.

– Хорошо, позвоню, договоримся.

– Спасибо, дочь. Давай, пока!

– Пока, пап.

Сходив в больницу и закрыв там больничный лист, Гриша начал готовить материал для стенки. Нужно было подготовить максимум всего, чтоб у Лешки был фронт работ – самому Григорию, понятно, нужно было в поле на следующий день.

К выписке Полины сортир был готов, за исключением обоев. Кот и не успевал, и подумал, что к лучшему: «Полюшка с внуком с этим справятся». К тому же был и такой резон – Гриша запросто мог не угадать, купить какую-нибудь «жуткую розочку». При строительстве немало всего переделал (если уж быть точным, то всю нудную и мелкую работу, типа ошкуривания, покраски) Лешка. И теперь, ожидая бабушку, ходил с обоснованно гордым видом.

В день выписки Полины Павловны Григорий отпросился у Никандра с работы, с утра они с Лехой, как смогли, прибрались и ждали Люду с Робертом и Полей. Из города приехали сын Семен с Женей и Катей, Женя готовила стол – должны были собраться все родственники. Каким-то странным образом, беда сплотила семью, и все оказались «на высоте» – Гриша даже специально не звал никого, как-то сами меж собой договорились.

В обед подкатила Робертова «шестерка», он шустро выскочил, достал из раскрытого багажника, развязав бечевку, кресло, подкатил к двери, усадил высунувшую ноги тещу. В дом, на крыльцо, пришлось Полину прямо на кресле внести. Почти все пороги, кроме входного, Гриша, кстати, по подсказке Пети–Лисы, стесал, чтобы кресло свободно могло проехать, и Полина беспрепятственно самостоятельно поехала по дому. Родных собралось много, понятно, все с ней здоровались, обнимали ее, Катька же беспрерывно скакала около. Поля всем кивала с немного потусторонней улыбкой. Она за три с небольшим недели так соскучилась по дому, что ей важнее разговоров было подышать этим воздухом, свободным от больничных запахов. Заехав в спальню, она увидела белую дверь в отгороженное пространство, стены которого были покрыты темными от олифы листами ДСП. Посмотрев вопросительно на стоявшего рядом Григория, она открыла ее.

– Ох ы! – вырвалось у нее. Она заехала, закрыла дверь, через некоторое время раздался шум спускаемой воды. Выкатившись обратно, она поманила к себе мужа, притянула его к себе, поцеловала и громко сказала:

– А–и–о!

– Так чего, спасибо…, – мямлил смущенный Кот, – Я ж давно обещал… И, вообще, Леха, вон, главный строитель. А унитаз – Люда достала…

Поля поманила внука, поцеловала его, потом – дочь и покатила к столу. Все собрались, сели. В принципе, получился большой семейный праздник. Праздник был по поводу того, что жизнь продолжалась! Часа через два все стали собираться по домам и к вечеру Поля сидела с мужем вдвоем на кухне. Лешка, оставшийся у бабки с дедом, укатил с друзьями купаться на речку и у них, наконец-то выдалось время обсудить всякие бытовые проблемы.

Временами, говоря на свой лад, временами используя ручку с тетрадью, Полина внесла несколько житейских предложений. Главным, наверное, было то, что корову необходимо продавать.

– Гриш, не сможешь ты и работать и каждый день дойкой заниматься. Тем более, лето сейчас – и на работе занятость и доить в обед надо. Да и сенокос большой без меня осилить трудно будет. И к чему упираться? Молока купим, как раньше делали. Много ль нам его надо?

– А телят на мясо где брать?

– Так в колхозе. Живым весом тоже купим.

– Поль, ты вот, купим, купим… А на что, покупать то все?

– Я ведь теперь инвалид. Тебе выплаты какие-то за уход положены. Пенсия моя. Да и работы я совсем увольняться не стану, если разрешат.

– Это как?

– Есть идея… В методистах при доме культуры останусь, если разрешат. Сценарии то писать я могу! А Нину – методиста на место себя походатайствую назначить.

Понятно, что при сложившейся ситуации, диалог их длился с постоянными переспрашиваниями Григория и Полиной писаниной. Писать она, кстати, научилась на удивление быстро.

– Поля, а чего обследование то? Не, я в основном знаю – Люда рассказала, а сама то ты что думаешь? – наконец-то Гриша спросил о том, что его волновало сильнее всего на самом деле.

– Если ты о прогнозах, то никто ничего определенного сказать не может. Я одно поняла – надо тренироваться. И двигаться, и говорить!

Впоследствии, Гриша часто слышал, как жена за закрытой дверью старается громко петь песни, говорить скороговорки. Как-то раз он пришел домой с работы раньше (он теперь, вообще, бывал дома больше), услышал, как громко она старается петь. Сняв сапоги, он хотел было войти в комнату, но остановился на пороге, услышав, как жена начала зло о чем-то, только ей понятном, кричать и, видимо, не выдержав напряжения, со всхлипами зарыдала. Он тогда, понимая, что Поля совсем не хотела ни с кем делиться этой слабостью развернулся и на цыпочках вышел обратно в прихожую. Гриша стоял, прислушиваясь и, когда всхлипы почти стихли, громко хлопнул дверью и во все горло объявил:

– Поля, это я пришел!

Через полминуты, как раз, пока он снимал нарочито не спеша куртку, из комнаты выкатилась с красными глазами, но улыбающаяся жена:

– И-е-т! А-и-сь, – показала она на табуретку возле стола. Сама же подъехала к плите, зажгла газ под кастрюлей. Кот ей не мешал. После выписки Полина вечерами почти всегда бывала дома. Методистом ее и вправду взяли и рабочий график сделали с утра. Гриша ее выносил утром вместе с креслом, а дальше Полина катилась чаще всего сама – благо асфальт был почти по всему селу. Она ехала в клуб, там ночной сторож вносил ее, и она занималась сценариями, составлением отчетов и прочей бумажной белибердой. Если надо было – ехала в библиотеку, и там «не без добрых людей» – внутрь всегда находилось, кому внести. В туалете Дома Культура Гриша тоже сделал поручни, но Полина ими почти никогда не пользовалась, стараясь нужду дома справлять. Домой ее обычно провожал, чтобы внести на крыльцо, на то время состоящий рабочим при доме культуры, другой (не тот, которому Пень в ухо дал) Конь – Новокшенов. В общем, быт постепенно наладился, и в последнее время у Полины стало получаться выговаривать некоторые шипящие. Гриша, глядя, как жена разогревает ему ужин, выдал:

– Нет худа без добра! Раньше я сам всегда ужин грел!

– А-а уш, – совсем не зло глянула на него Поля.

Григорий стал есть жаркое. Он пыхтел и Поля видела, что он что-то хочет сказать ей, но какие-то неуверенные мысли не дают ему этого сделать.

– О-о-и у-э, – толкнув его в бок, сказала она.

– Тут вот что… Поймали этих людей. И давненько уже. На сбыте икры. Я к следователю ездил, давал показания. Мне Алиев сегодня сказал…

Поля молча кивнула, подталкивая Гришу рассказывать дальше. Вопроса, о каких людях говорит муж, у нее не возникло.

– Так вот… Будет суд открытый в Шарье по нашему делу, я и ты там в потерпевших на заседании. Я Алиеву в ответ, что ты не поедешь. Справку возьму из больницы, сказал ему. Что не можешь выступать… Хочу, чтобы ты знала.

Полина замахала руками, головой замотала, схватила блокнот со стола, написала:

– Я должна там сказать!

– Нет, я сказал! – глянув на упрямо сдвинутые брови жены, Григорий смягчился:

– Полюшка, не надо, милая. Неизвестно, как твой организм, глядя на этих гадов, отреагирует. Это ведь то еще говно! Алиев сказал, что по нашему делу только один идет обвиняемым, двое – свидетели. Будут сидеть, глумиться… Зачем тебе? И так все понятно… Ну, милая, я прошу тебя, не езди… – и еще чего-то бормотал, перебирал, уговаривая ее. Поля, подумав, написала:

– Ладно, не поеду. Может и прав ты.

– Вот и хорошо. Я Люде позвоню, а то она волнуется, просила меня уговорить тебя не ездить. С докторами она говорила, те тоже не посоветовали.

Гриша и сам, если быть честным, не сильно представлял, как себя поведет на том суде. Злость накатывала при одной только мысли, что увидит эти рожи (странно, но больше претензий у него было не к «дрищу», который и его подрезал и Полю ударил, а к «нормальному» – видимо, главному в компашке этих отморозков) и по большей части хотелось не правосудия, а самосуда.

Суд оказался довольно сильным моральным испытанием для Григория, как он и предполагал. Он еле сдерживался от злости первый день. Хотя, надо сказать, что подсудимые вели себя, как «зайки». Ни от чего не отказывались и на всех этапах «сознавали вину, меру, степень, глубину». Обвинители, видимо все-таки решили судить их сразу за все вместе (браконьерство, нелегальный сбыт икры и рыбы, нанесение тяжких телесных повреждений и еще там чего-то…). А может, это решили и не обвинители, Григорий Иванович не знал, да и знать, если честно, не хотел. Адвокат сильно старался, чтобы Гришино и Полино ранения числились в итоге за одним «дрищом» (видимо, чтобы не было «групповухи»), но Гришины показания и письменное свидетельство Полины говорили о том, что ударить Полю подначивал, все-таки, «нормальный». В конце концов подсудимые толи запутались в своих намерениях, толи просто проболтались и в ходе перекрестного допроса признали тот факт, что «нормальный» сказал: «Вдарь ей».

На второй день у Григория вместо злости было уже огромное желание, чтобы все эти «терки» скорее закончились. Все это «одно, да потому» … К тому же вечером, после краткого рассказа Полине, как и что происходило, жена резюмировала в блокноте:

– Гриша, хватит тебе уже терзаться. Они ведь и добить нас могли. Значит, не конченые.

Кот переспал с этими мыслями и с утра в голове его будто как-то просветлело, что ли. Злость отпустила, умываясь, он соображал примерно в следующем ключе: «В конце концов, какой из меня судья. Даже Поля не судит, а уж кому, как не ей… Пусть будет, как будет».

В итоге «нормальному» и «дрищу» дали по семь лет, а «бугаю» – пятерик. Григорий на оглашении приговора с облегчением вместе со всеми стоял, потирая сплющенный зад, потом глянул в последний раз на эту «честную компанию» и, подумав: «Надеюсь, больше не увидимся», почти побежал на последний автобус до Подречья…

А шел разгар лета. Сенокосы в том году закончили каким-то неслыханным авралом – за две недели. Так сложилось (не само, конечно, люди постарались), что практически вся техника была исправна и погода очень способствовала. Без дождя мужикам было некогда прохлаждаться, выпивая по разным углам, а потом подолгу налаживаться на рабочий ритм. Результатом таких нелегких, но эффективных рабочих дней стали невиданные доселе механизаторами два выходных в конце июля. Выпали они на воскресенье и понедельник. После субботней последней отмётки сена уже для домашнего скота, к вечеру Кот, Лиса и Пень собрались в гараже отметить окончание сенокоса.

– И, все-таки, Лиса, чего ты там в мастерских замыслил, – выпив, спросил друга Гоша, – Вон, дали два выходных, давай уже, малюй, не томи.

– Да была мысль… Но, бля, пропала.

– Как пропала? Вон Кот уверяет, что ты не берешься, пока точно не поймешь, что там у тебя будет. Видишь, Кот, я ж говорил, что он и сам не знает. Буханет, и рисует, что «по синьке» примерещиться.

– Знаешь, и так бывало, – совсем не обиделся Лиса, – Но не в этот раз. Тут я уж совсем было сообразил, чего хочу и уже набрасывать стал…

– Ага, – перебил Пень, – Я пытался понять, что за линии, чего там получиться…

– Пень, да помолчи ты. Дай сказать ему, – прервал болтуна Григорий.

– Так чего… Это уже не важно, я зиму хотел… Колокольню на фоне зимнего кладбища. Начал – и расхотел. Что об этом говорить, это ушло, другое само придет! Или не придет… Давайте лучше на выходные с ночевой сплаваем?!

– Точно, зря, что ли руль ставили? – поддержал Петю Гоша.

– Я, мужики, с ночевой не могу.

– Точно. Полина Павловна… – приуныл Лиса.

– И что, Полина Павловна, мы с собой ее возьмем, – не унимался Пень, вопросительно взирая на Кота.

– А что, мужики, сейчас допьем, и спрошу ее. Может, наоборот, обрадуется, – загорелся Кот.

– Ты, давай, сбегай быстрее, спроси и возвращайся. Если поедем, надо с утра, с восходом. Вот и допьем, и собираться тогда заодним станем, – тарахтел неугомонный Гоша.

– Ладно, ладно, прав, – Гриша встал, – Я быстро.

Через пятнадцать минут, Григорий Иванович с уныло-постным лицом и опущенными плечами, хлопнув дверью вошел обратно в гараж.

– Ну, понятно! Не поедем! – глянув на него, сообразил Гоша и стал разливать остатки самогона, – Я тогда еще сбегаю!

– Пень, погоди, можно ведь и без ночевки, – пытался найти компромисс Петя.

– На кой хрен мне без ночевки, – азартный Гоша уже настроился и сбиваться на другой план, оперативно реагируя, он не умел. Впрочем, как многие из нас.

Григорий Иванович стоял у дверей, во весь рот улыбаясь, со стороны почти с умилением глядя то на Лису, то на Пня:

– Что, ханурики, купились?

Пень на полпути престал наливать в стакан, бухнул бутылкой о стол, и они одновременно с Лисой вопросительно и с прищуром уставились на Кота.

– Эй-эй, только не бить! Согласилась она, даже обрадовалась. Гоша, спасибо, дружище, надоумил!

– Так ведь, кто «голова»? Гоша – «голова»! Ну, мужики, маханем и, давайте, собирайтесь. А я пока сбегаю!

– Не, я больше на буду.

– Я тоже не стану.

– Дурачье! Я на завтра! И послезавтра! Что, «на сухую», что ли поедем?! – Пень уже выскочил за дверь.

– Вот удивляюсь я. Мужику – полтинник с лихуем, а все скачет, как пацан, – резюмировал в ответ хлопнувшей двери Лиса.

За два часа они все, что надо собрали. Проверили снасти и бредни, наточили крючки. Гоша накопал по пути, пока за самогоном бегал, червей. Петя развел костерок в мангале, сварил кашу на прикормку. Гриша сбегал в мастерские, слил в две канистры взаймы из бочки бензина. При всем этом, к самогону, принесенному Гошей, себе на удивление, они практически не притронулись. Только, расходясь по домам, на удачу, выпили «на дондышке».

Наутро Гриша катил жену к гаражу. Было четыре, но, как всегда в летнюю пору июля, солнце уже совсем вознамерилось стартовать из-за горизонта. Небо над дальним берегом Вятки, открывшимся с горки, было такого нежно-розового цвета, что у Кота приятно щемило сердце. Поля оделась соответственно, чтобы и если дождь, не промокнуть и не замерзнуть. Не смотря на еще ночную прохладу, ей было жарко и ветровку она расстегнула и платок с головы опустила на плечи. Она тоже неотрывно смотрела на постепенно разгорающийся нежный пожар. Григорий бухал скатанными болотниками, расстегнутую плащ-палатку пока не снимал, чтобы не тащить. Они уже привыкли много молчать и, как ни странно, стали понимать больше и о друг друге и о себе каждый в этом вынужденном и беспросветном поначалу, но таком естественном теперь молчании. Поля нажала на тормоз, Гриша, как будто знал, что она это сделает, не налетел на коляску, а встал рядом. Показался край солнца. Весь мир – дальние луга, прибрежные кусты, склон холма и дорога на которой стояли Котовские – приобрел теперь уже желтый окрас. За спиной Гриши и Поли тут же легли длинные их тени. Гриша глянул на жену – она, как кошка у печки прижмурила глаза, морщинки на лице от улыбки поползли все вверх. Судя по всему, она спокойно радовалась этому утру, солнцу, жизни вообще. Он тоже прижмурился, повернувшись к солнцу, еще немного постоял и тихонько пробормотал:

– Ладно, Поль, поехали, мужики уже заждались.

– У-о-е-а-ии! Эй-эй-эй! – Во весь голос закричала Поля. Где-то вдалеке ее возглас отразился толи от воды, толи от берега и эхо очень похоже, только тихо и немного размыто, повторило ее восторг.

В гараже уже все было готово к отплытию, Пень дымил около мангала с недовольной миной – отойти договаривались в четыре. Но, увидев счастливые глаза Полины, вместо того, чтобы начать бухтеть, криво улыбнулся:

– Всем привет! Кот, давай, пересаживай в лодку свою королеву, я трон ее понесу.

– Здорово, Гоша! Петя где?

– Внутри, проверяет, все ли погрузили.

Гриша с Полей на руках зашел в электрический сумрак гаража:

– Лиса, здорово, отворяй ворота, пустим солнышко!

– Здорово! Здрассте, Полина Павловна! Ну что, готовы к плаванию?

Поля подняла правую руку, сжатую в кулак:

– Хай! – Это английское приветствие получалось у нее хорошо.

– Ну, хайль, так хайль… – ответствовал Лиса, открывая ворота.

– Сам ты хайль, это «привет» по-английски, кряхтел Гриша, усаживая в лодку жену.

– А «хайль» ничем не хуже – это «да здравствует» по-немецки.

Гриша встал за руль, Пень уселся на корму, Полина – за ветровым стеклом, держась здоровой рукой за ручку, наблюдала, как солнечные зайчики скачут по ряби воды. Лиса с помостей еще раз осматривал, все ли взяли. Гриша скомандовал:

– Давай, выталкивай уже. Запрешь все, Пень к берегу пригребет, заберем тебя.

– Да уж заберите, товарищ командир. Не бросайте преданного вам денщика…

Григорий только хмыкнул в ответ. Гоша, как только выплыли из ворот гаража, взял весла, пригреб к деревянному пирсу, на котором некоторые хозяйки белье обычно полощут. Оставалось еще несколько десятков домов в Подречье без водопровода. Причем, все они были как раз у реки, в «старом селе». Григорий все время удивлялся: «И как это им самим не надоело? Давно бы уже скинулись и провели б воду… Двадцать первый век в двери стучится…». Хотя он, конечно, понимал, что ситуация такая сложена из множества причин. Дома эти были частные, ни леспромхоз, ни колхоз вкладываться в прокладку водопровода не могли да и не хотели, а жили там через одного такие раздолбаи, что им не то что водопровод строить – траву у своего крыльца выкосить руки не доходили.

Наконец-то все уселись, Гоша дернул стартер, мотор сначала привычно взвыл, а потом мерно заквохтал.

– Ну, с Богом! – Григорий дал газ и направил осевшую на корму «Стрелку» на средину реки.

Боковым зрением ему было видно, как жена, глядя на простор воды и дальний берег, восхищенно блестит глазами. Гриша с удовольствием ловил лицом еще немного прохладный в тени крутого берега встречный поток воздуха, иногда открывая рот. Щеки его при этом надувались, а губы вибрировали и получалось практически лошадиное фырканье. Поля, поймав его на этом вполне детском занятии, в голос расхохоталась, но, Кот, хотя и услышал ее смех сквозь шум мотора и воды, вида не подал и продолжал время от времени открывать рот, чем довел жену до коликов в животе. Наконец она толкнула его в бок, замахала руками и отрицательно замотала головой. Гриша еще разок открыл рот, при этом смотря на Полю, дернул рулем, и лодка, войдя в вираж, плеханула из-под носа целый водопад. Гришу окатило, при этом в какую-то долю секунды набрался полный рот воды, которую он не смог проглотить и захлебнулся, закашлявшись. Поля от хохота сползла по сиденью и спинке, упершись коленями в нос «Стреклки». Просмеявшись, она обнаружила, что этот приступ веселья вызвал у нее нешуточную икоту. Так и ехали до места: Гриша теперь лыбился, конопатая его физиономия сияла, Поля, раз в секунд примерно десять, громко и членораздельно квохтала. Почти подойдя к условленному еще вчера месту, прямо на средине реки Кот заглушил мотор и постепенно, когда стих плеск от волн, поднятых погрузившемся в воду носом «Стрелки», рыбаков объяла тишина, нарушаемая только Полиным «Ы-и-к». Лодка по инерции приближалась к песчаному плесу, на небольшой возвышенности над ним неподвижно в безветрии стоял смешанный лес. Может на Полино иканье, а может просто реагируя на посторонних, всполошись птицы, затрещав и зачивкав на все лады.

– Поля, прекращай уже. Вон в ответ тебе как дятел какой-то старается.

И, действительно, перекрывая общий шум щебетанья, звонко так тукал, по всему видимо, дятел. Постучит часто и громко, вероятно устанет, замолкнет. Полина:

– Ы-и-к!

– Д-д-д-д-д-д, – пуще прежнего принимается дятел.

– Ы-и-к!

– Д-д-д-д-д-д!

Мужики на корме крепились, не ржали вслух, чтобы женщину не обидеть – было, действительно, комично. Лодка ткнулась носом в песок, Полина Павловна особенно громко икнула, дятел с удвоенной силой и страстью застрочил… Пень, не выдержав, загоготал, за ним Лиса, за ним Кот… Поля, оглядывая их всех, кривила лицо, хмурила брови, вгоняя между ними морщинку, пытаясь напустить строгости. Только зафиксирует нужное выражение, опять:

– Ы-и-к!

– Д-дд-дд-дд-дд!

От этого все трое хохотали еще громче. Кот в изнеможении сел на банку и согнувшись, хлопал своей расслабленной клешней жену по колену. С очередным «иком» Поля, не выдержав этого буйства хохота, тоже засмеялась, слезы побежали по щекам…

– Полина… Павловна… Помилосердствуйте, он же голову стрясет, – кивая в сторону предполагаемого дятла, еле выговаривая слова, стонал Петя.

– И-ы у о-у! – сквозь слезы погрозила сжатым кулачком Пете Поля.

Лиса вопросительно уставился на Кота. Тот, успокаиваясь, резюмировал:

– В жопу, говорит, иди! Ладно, давайте выгружаться.

Поля, обессиленная, вся стекшая по скамейке, судорожно глубоко вздыхала. Икота прошла – видимо, смехом ее выдавило. Дятел тоже умолк.

– Умаялся, родимый! – сочувствовал птице Пень.

– Или помер…, – выбрасывая на песок рюкзаки и палатку, подвел итог Кот.

Лагерь решили ставить не на песке, у воды, а в тени леса. Выходные обещали быть жаркими. Как всегда, все сделали довольно быстро. По устоявшейся схеме Гриша отвечал за стол, Петя занимался дровами, Гоша – устройством лагеря.

Григорий закопал на мелководье бутылки с самогоном (прямо в авоське, накинув ее ручки на глубоко вбитый кол, чтобы главное добро не сплыло) и банки с компотом. Достал из лодки полики, выбрал из кучи, уже натасканной Петей подходящие для ножек стола сучья, обрубил, заострил, вбил в землю. Полики положил сверху, привязал к ножкам бечевкой, накрыл клеенкой. Подкатил к столу Полю – высоковато. Постучал еще топором прямо через клеенку, стол опустился.

– То, что надо, – резюмировал Кот, – Будешь овощи резать? – обратился он к жене.

– А-а.

Пододвинул к ней разделочную доску, блюдо, пакет с помидорами, огурцами, зеленью. У Полины получалось с одной рукой не очень быстро, но зато по-женски красиво. Гриша тем временем порубал сало, накрутил в фольгу с салом же картошки, повесил над костром котел с водой.

Аккуратный Петя, сложив целую поленницу, уселся на им же поставленную чурку к столу:

– Ну вот, осталось тент натянуть и можно начать рыбалку!

– На хрена тент то? Не будет дождя! – подошел к столу от поставленной палатки Гоша.

– Не бухти, разворачивай. Тут делов то – на пять минут, – настаивал Петя.

Поля оглядела всех начальственным взором, Пень сразу притух, пошел в лодку за тентом. Тем временем солнце и поднялось, и переместилось к реке, за столом стало жарко – тень леса переползла за него. Поля поманила Григория. Чего-то там они побормотали и Кот унес жену в палатку. Вынес ее оттуда уже в купальнике, посадил обратно, критически оглядел натянутый тент, убедился, что, ежели дождь, вода будет стекать не в сторону палатки и провозгласил:

– Ну, Лиса, наливай!

Где-то час они выпивали, закусывали, загорали. Потом, все-таки пошли ловить рыбу. Гриша – с берега, чтобы далеко от Полины не отходить, Гоша с Петей – с лодки. Еще за столом обсудили, что, по случаю жары, ловли хорошей можно не ожидать. Да и поздно снасти размотали (вообще, конечно, если бы без Полины Павловны были – лагерь бы кто-то один ставил, двое бы рыбачили). Но пессимистичные прогнозы не оправдались. За два часа с лодки спиннингами, с берега – удочкой, наловили больше пяти килограмм. Наварили ухи, подсолили чехонь, повесили в теньке, накрыв марлей от мух, подвяливаться.

После обеда купались. Гриша, стоя по грудь в воде, держал га согнутых руках жену. Полина делала руками и ногами движения, напоминающие брасс. Точнее, с одной стороны получался брасс, с другой нога и рука висели, опускаясь в низ, теряясь в толще мутноватой зеленой воды. Гриша медленно поворачивался вокруг оси, создавая жене иллюзию движения. Сначала он думал, что показалось. Потом, наклонясь к самой воде, действительно заметил, что больные рука с ногой висят не совсем недвижно, а чуть-чуть шевелятся в такт со здоровыми. Боясь ошибиться, он инстинктивно задерживал дыхание, молясь про себя: «Господи, пусть это правдой окажется. Пусть это не течением будет. Полюшка, давай, родная, давай!». Он поворачивался, пока не убедился: «Нет, это не течение». Полина пыхтела, видимо что-то почувствовала. Минут пятнадцать они еще так покружились, потом Григорий понял, что все-таки замерз, понес жену на берег. Усадив в кресло, несмело спросил:

– Лина, ты сейчас двигала больной ногой? И рукой?

Поля изобразила на клеенке процесс писания. Гриша метнулся к рюкзаку, вытащил ее блокнот с ручкой. Полина, нахмурившись, написала:

– Я, действительно, что-то почувствовала. Будто в той стороне покалывает, что ли… Я читала, что упражнения в воде иногда помогают. Давай еще завтра попробуем. Устала. Отнеси в палатку – посплю.

Григорий отнес жену, помог ей переодеться, накрыл простынкой, поцеловал в макушку. Выполз, пятясь, как рак в гору из палатки поскорее (сообразил, что Поле надо одной поразмыслить над всем этим «покалыванием»), сел за стол, подпер руками голову, уставился в одну точку. С берега подошли загоравшие там на плесе после купания красавцы-мужчины. Оба в черных, облепленных с боков и сзади песком, семейниках. Один – красного цвета, статью похожий на пианино, поставленное «на попа», другой – смуглый мосластый, тощий до крайности, как подросток. Гриша смотрел сквозь них, вдаль и в себя. Пень, звякнув горлышком, деловито налил в три стакана, ткнул стаканом Кота в плечо:

– Маханем?! Ты чего – «заточка в одну точку»?

Кот перевел на друга взгляд, в нем появилась осмысленность:

– Погоди, дай подумать, – глянул на Лису, – Петя, ты – сгорел.

Гоша сел на чурку, Петя – на другую. Стаканы поставили обратно на стол. Они давно знали Кота и каждый по-своему, но пришли к одному и тому же заключению: у того что-то важное. Помолчали. Первый, ясно море, не вытерпел Пень:

– Кот, хватит сопли жевать! Говори уже!

– Да не ори ты, Поля, неверное, спит, – одернул его Лиса.

– Мужики, тут вот какое дело…, – мялся Гриша, – В общем, вроде бы у Поли левая сторона немного зашевелилась. Сейчас купались… В воде получается у нее чуть-чуть двигать и рукой, и ногой…

– Дай Бог, Гриша! – хлопнул его по плечу Гоша, – Ну, чтобы выздоровела!

Выпили, закусили. Рядом шумел лес, листочки которого перебирал недавно установившийся, пока не сильный ветерок. Над берегом напротив начали ходить тучки. Полина не спала и из-за ветра и лихорадочных, наскакивающих друг на друга думок не слышала мужиков. Она еще и еще раз пыталась подвигать левой стороной. Даже не подвигать, а хотя бы почувствовать снова это покалывание. Не получалось и ей пришлось буквально заставить себя остановиться и разобраться в ситуации. Полина, боясь даже мыслями сглазить удачу, несмело, но постепенно проводила ревизию происшедшего и строила планы. Получилось примерно вот что.

«Не зря я каждый день занимаюсь. Не зря Люда мне те книжки дала. Видимо, вода действительно помогает что-то включить в мозгах. Наверное, сила выталкивания. А, может совпало просто. Но, не будем спешить. Если завтра получится снова, буду Гришу просить, пока лето, на реку со мной ходить. А чего, после работы, ненадолго. До осени далеко еще…» Примерно на этой мысли она, измученная и физически и морально, уснула. И, практически, в первый раз после больницы, ей приснился хороший и светлый сон. Будто бы она плывет по морю, плывет долго и с удовольствием. Все тело ее работает, она плавно переворачивается то с боку на бок, то со спины на живот, опуская голову вниз и выдыхая воздух, создает вокруг головы кучу воздушных пузырей. Во рту и в носу приятно солоно и она думает о том, как сейчас, уставшая, приплывет обратно к берегу и разляжется «звездой» на горячей гальке…

Тем временем над рекой неожиданно материализовалась сизая туча, совсем вдали посверкивало и еле слышно, с большим отставанием погромыхивало.

– Ну что, Пень трухлявый – «не надо тент, зачем он, дождя не будет» – видал, как сейчас ливанет! – тыкал в бок Гошу Лиса.

– А может и не ливанет, может на том берегу выльется – пройдет мимо, – не сдавался Гоша.

– Да ладно вам, уже все натянуто. Я вот боюсь только, не сорвет ли, если ветер еще сильнее будет, – Кот озабоченно посматривал на места крепления бечевки к тенту.

– Лучше все равно не закрепить. Если и сорвет, то только вырвав кольца.

Тут, отразившись от реки, могучим воздушным фронтом налетел такой порыв ветра, что клеенку сдернуло со стола вместе со всей снедью. Тарелки, стаканы, ложки – все попадало на землю, полупустую бутыль Пень умудрился словить. Клеенка, хлопнув краями, долетела до палатки и, залепив собою место входа, остановилась, запутавшись в натянутых веревках. Ветер на время унялся. Гриша, вскочив из-за стола, побежал к лодке. Вытащил из рундука молоток и связанные резинкой от камеры короткие гвозди с жесткими квадратами резины у шляпок. Прибежал обратно.

– Вот, все думал, зачем мне гвозди эти. Теперь понятно. Мужики, держите клеенку, сейчас приколочу ее.

– На хрена? Давай, ее сложим пока, гроза пройдет – обратно постелем, – возразил супротивный Пень, – А мы переждем, выпьем пока.

– Держи давай, пять минут делов то.

Приколотили, растянув обратно на столе клеенку. Все подняли с земли, поставили на стол, надели рубашки (штаны на мокрые трусы надевать не стали) – стало холодновато. Подбросили в костер. Сидели, наблюдали, как в нескольких десятков километров бушует стихия. Небо там было практически черным, его постоянно раскалывали ослепительно-синие сполохи, над всем этим непрерывно рокотал гром, изредка разражаясь особенно громким раскатом. Над ними же фронт грозы заканчивался, небо было бело-серым, облака вперемешку с паром неслись вдоль реки, навстречу ее течению. Было достаточно светло, и, если бы не лес, наверное, можно было б наблюдать на противоположном горизонте голубизну и солнцем освещенные поля и перелески. Дождь, все-таки, ливанул, ветер тут же стих. Сомнения отпали – тент натянули грамотно – непрерывный поток воды лился с него в сторону берега, закрывая видимость. Лиса высунул под этот искусственный водопад руку:

– Мужики, он теплый, как парное молоко!

Петя, сбросив рубашку, выскочил под ливень. Расправив руки в стороны ладонями кверху и подняв лицо к небу, он встал, как памятник – недвижно. Гриша и Георгий тоже раздевшись, встали, повторив позу Лисы рядом с ним. Теплый дождь сплошным потоком лил на землю, мужики стояли, как распятые, каждый думал о своем: Гриша о жене, Гоша о предстоящей запеченной рыбе (оставили в воде, привязав в авоське к самогону двух пойманных утром щук), у Пети, наконец-то оформилась идея новой картины в мастерских…

Полина проснулась, настроение было самое, что ни на есть хорошее – море еще не отпустило. Помотав головой, стряхивая остатки сна, она поняла, что идет большой ливень. «Наверняка, он и разбудил», – мелькнуло, – «А где же мужички то? Небось уже наклюкались по этому случаю…». Поля привычно перевернувшись на бок, отталкиваясь правой ногой подползла, сбросив простынь, к выходу, резким движением откинула наружу палаточный брезент. Руку сразу намочило, часть воды с брезента попала внутрь палатки. Но сторона была подветренной и лившийся дождь внутрь палатки не попадал. В открывшемся треугольном просвете она увидела следующую картину. Под тентом стоял какой-то одинокий без людей стол с аккуратно свисающей клеенкой с изображениями сдвоенных ядовито-сизых слив-задниц с двумя зелеными (не менее неестественного цвета) листками каждая пара. Частокол из восьми его ног (как женские – из-под юбки) терялся в траве. На столе, видимая с точки зрения Полины, воцарилась бутылка, чурки и Полин трон хороводом окружили его. Вода лила практически водопадом с дальней от Поли стороны тента, закрывая противоположный берег, а под тентом, ограниченная его геометрией, вырисовывалась более светлая, чем окружающий, перемешанный с водой воздух, призма. Этот прямоугольный короткий столб как бы светился. Вообще, видимость в даль справа и слева от призмы из-за ливня была неважной, но все равно было понятно, что фронт бушующей вдали сизой, а не черной уже грозы, практически не слышной теперь, смещается вдоль Вятки и отходит от нее. Немного правее от стола, как раз между двух сосновых стволов, на возвышающемся относительно Полины берегу стояли три креста разной фактуры и цвета с непропорционально длинными поперечинами. Слева направо: самый высокий с наиболее длинной перекладиной – белый с рыжеватым навершием; поменьше, но более основательный – красноватый; самый маленький, перекладина из тонких прутиков, сверху с еще более черным от копоти черным котелком – темно-грязно-желтый. Из-за расстояния около тридцати метров и пелены дождя Поля не сразу и сообразила, что это. «Как идолы на капище. Откуда это мужики их приперли?» – в воображении вспомнилась картинки из книжки, недавно читанной, когда Полина прорабатывая сценарий к будущим «Проводам зимы», про язычество на Руси, – «Или кресты на Голгофе».

Тут, будто кто-то в небе повернул тумблер, ливень, без всякого перехода в дождь выключился. Половины перекладин среднего креста вдруг разом опустились, он повернулся к Поле («Ой», – непроизвольно вырвалось у нее) и оказался бритым почти «под ноль» Петей-Лисой. Лиса шагал к столу, из-за пригорка появились черные с отливом цвета воронова крыла семейники и кривые тумбообразные ноги под ними.  Пока Петя шел, солнце залило лагерь и вообще весь берег – на фоне яркого света дальняя гроза зачернела, два оставшихся креста превратились в Полиного суженого и скандалиста Пня, которые, дойдя до стола, уселись чинно за него рядом с Петей.

А Поля, в изумленном онемении, лежала на боку с открытым ртом и глазами «по блюду». Постепенно ее начал разбирать смех, но она, помня недавнюю икоту, подавила его в зародыше. Захотелось в туалет, и она окликнула мужа. Тот буквально «на цырлах» присеменил, залез до пояса в палатку, вытащил Полю, посадил в кресло и покатил ее вдоль опушки.

Поля ехала в кресле и думала, как бы так рассказать своему Котику про привидевшихся ей только что идолов (или крестов). Перебирая варианты, поняла, что надо либо обстоятельно описывать и виденную ею картинку, и мысли по этому поводу и ракурс с ее точки зрения, либо уж вообще ничего не рассказывать. И, хоть ее и распирало, остановилась на втором варианте, справедливо подумав: «Как не описывай, все равно меру моего изумления не передашь».

Когда Котовские прикатили обратно, щучки уже были выпотрошены Лисой и порезаны на кольца шириной сантиметров по пять. Пень же накромсал целую тарелку сырой картошки с зеленью. Григорий взялся смазывать рыбьи кольца маслом, укладывать на квадраты фольги, а вместо кишок наталкивать подсоленную и перченую смесь зелени и резаной картошки. Головы запаковал отдельно – очень любила и Поля, и Гоша покопаться в костях голов, пообсасывать их. Пока шел дождь, костер прогорел и образовалась целая горка малиновых углей. Гриша палкой сделал в центре углубление, положил туда коротыши–цилиндры из фольги с рыбой внутри и завалил теми же углями сверху.

– Или спалишь или сыро будет, как в тот раз, – изрек вредный Пень.

– А ты не каркай, – заступался за друга Лиса.

– В тот раз я отвлекся, сейчас не провороню, – оправдывался Кот.

Поля, вся такая свежая и красивая, глянув своими черными глазами на Пня, скомандовала:

– А-и-ай!

– Наливай, – перевел Пню Кот.

– Я и без тебя понял!

– А а-о-йе! – подняла стакан Полина Павловна.

– За здоровье! – опять перевел Кот, с умилением глядя на жену.

– За здоровье! – повторил Лиса, и все стукнулись с Полиным стаканом…

После действительно обалденной рыбы с картошкой («Ум отъешь», – констатировал Пень) сидели, как-то в меру (и не быстро и не помалу) выпивали. Гриша звучно так, не нудно затянул:

– Несе Галя воду,

Коромысло гнеться…

Мужики, тихонько мурлыкая, подхватили. Поля же вторым голосом, глядя чистыми глазами на краснеющие в отсвете садящегося солнца дали, тянула гласные. Благо, их в той песне много. Посидели еще с час, залетали сначала одиночные, а потом непрерывно жужжащей тучей, вылезшие из подсыхающей травы, комары. Полине надоело махать одной рукой, она попросилась в палатку. Гриша занес ее, уложил, и хотел было уходить еще посидеть с мужиками, но она цепко ухватила его за рукав рубашки. Он наклонился поближе и Поля перехватила его за шею. Не успел он удивиться, какой сильной стала рука жены, как оказался лежащим с ней рядом. Гриша подсунул левую руку жене под шею, правой стал тихонько гладить ей грудь и попеременно то целовать, то вдыхать своими обезьяньими ноздрями запах ее волос…

– Ну, где он там застрял? Схожу за ним, – поднялся на ноги, пошатнувшись Гоша.

– Да сиди ты… Наливай давай, – толкнув, усадил его обратно на чурку более прозорливый Лиса.

Выпив, мужики решили пойти, половить. И, хоть бродили вдоль берега долго, ничего практически (в сравнении с дневным уловом) не поймалось.

– Муть не сошла, – резюмировал Пень, – пойдем к костру, выпьем, да спать – комары унялись. Они расстелили плащ-палатку, подбросили две толстых чурки в костер, легли, накрывшись другой и оба моментально уснули.

Григорий поднялся до рассвета, решил попробовать побросать спиннинг с берега. Видимо, после вынужденной голодухи из-за грозы, рыба была. За два часа он поймал четыре щуки, не считая чехонь и подлещиков. Пришел к костру, растолкал мужиков:

– Вон, гляньте, – показывая на сваленных в траву со свернутыми головами щук, похвастался он, – Сдаю вахту, буду завтрак готовить. Да и Поля скоро проснется.

Пень вскочил, сунул ноги в сапоги, налил немного, похмелился и, схватив спиннинг, моментально исчез в утреннем тумане. Лиса же обстоятельно умылся, попил чаю и, выпив полстакана самогона, степенно ушел вслед за ним.

Пока готовился завтрак, встало солнце, и готовая снова попробовать двигаться в воде Полина, торопила Григория. Понятно дело, ей хоть и было страшно разочароваться, не дай Бог, твердость характера отступать не позволяла. Внутри у нее все зудело, и сама она вся вибрировала в нетерпении. Кот осадил ее, заставил поесть и только потом помог переодеться. Пока нес к реке, думал: «Господи, только бы это оказалось правдой». Видимо Бог услышал. Поля, действительно, опять чувствовала покалывания, а Гриша видел, как снова немного двигаются и рука ее и нога. Доплавав до Полиного изнеможения и до Гришиного посинения, они переместились за стол. Полина как-то неожиданно запросилась домой. Григорий пытался, было, возразить, но она упрямо настаивала. Наконец-то до него самостоятельно дошло, что жена, видимо, захотела в туалет «по большому», а вытирать свой зад кому-либо (хоть бы и любимому мужу), она, пока хоть как-то способна сама, позволить не может.

Григорий начал разбирать просохшую палатку, когда пришли довольные мужики. Они наперебой (Пень – активнее, Лиса – скромнее) хвастались действительно довольно внушительным уловом. Никто даже не возразил против скорых сборов. Через чуть более полчаса они уже шли быстрым ходом домой.

Заплыв в гараж примерно в десять утра, Григорий все оставив на мужиков, укатил Полину домой. Через полчаса вернулся. Орали те до хрипоты – слышно было за закрытыми дверьми и еще с горки. Гриша вошел.

– Я говорю, вялить всю надо! – надрывался Пень.

– С чем ты ее, вяленую в таком количестве употребишь? За пивом в город каждую неделю ездить станешь? Коптить надо!

– Вот, мужики, че вы орете? Не было б рыбы, не орали бы… Тут так свезло, а вы, как два идиота.

– Сам ты идиот, – ругнулся Пень.

– А что ты предлагаешь? – насупился застыдившийся Лиса.

– Так чего тут спорить. Сейчас всю вычистим, подсолим, подвесим. По два хоста на пироги домой снесем. Ну, или по три. Дня через два Борнемся позовем, он выберет, что лучше закоптить, а что вялить оставить и сделает в лучшем виде.

– Так он ведь и себе возьмет. Лучше сами, – жадничал Гоша.

– Он спец. Сами напортачим. Лишнего не возьмет.

На том и постановили. Вяленую рыбу ели потихоньку всю зиму.  Копченой хватило на месяц. И родне досталось. В начале сентября Григорий, вытащив последний хвост копченой щуки из холодильника, сказал:

– И не лезет уже. Да, такой рыбалки не бывало!

Действительно, так удачно и без членовредительства (даже, без самой маленькой травмы) они не ловили ни до ни после. Гриша эти два дня потом часто вспоминал, думая: «Будто сам Господь нас тогда благословил». Примерно так же думали и Полина. И Петя. И Гоша, черт его возьми…