25.

С той осени 82 года Гришины дни стали пролетать со все убыстряющейся скоростью. Конечно, была причина в том, что чем мы старше, тем этот калейдоскопический процесс мелькания событий становится все глубже… Но потом, спустя годы, Григорий Иванович сделал заключение, что не только он, а вся большая страна как раз с этой осени вступила на путь больших перемен. В его воображении уже тогда рисовался огромный по своей протяженности и густонаселенный поезд с мощным локомотивом, который, все набирая обороты, буквально летит с крутой и очень затяжной горы с неслабыми поворотами. На этих поворотах некоторые вагоны теряются, но свихнувшемуся машинисту до этого особого дела нет. Он еще и успевает отлучаться из кабины, чтобы то выпить, то сыграть в картишки, где на кону как раз эти вагоны. При этом он думает так: «Дорога железная, авось колея и удержит». А на редких станциях происходит быстрая сцепка-расцепка и вот… Летим дальше к никому в этом составе, включая самого машиниста, не известной станции назначения… Гоша-Пень на поминках Полины Павловны, случившихся гораздо позднее, во время самого расцвета финансовой революции девяностых, довольно точно охарактеризовал это отрезок, длиной больше чем в десяток лет – «головокружительная тошниловка» или «тошнотворная сказка» – как хотите.

Начались эти сказочные перемены смертью Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Верховного совета СССР, четырежды Героя Советского союза и прочая, и прочая, Леонида Ильича Брежнева. В четверг, 11 ноября, по телевизору, в перерыве трансляции «Лебединого озера» объявили о его смерти и предстоящем четырехдневном трауре. Полина еще в среду, когда по телевизору, вместо обозначенного в программе концерта к Дню милиции, стали показывать фильм «Человек с ружьем», сказала Грише, что чего-то, точно, случилось. Траур был масштабен – отменили занятия в школах, детских садах, рабочие дни на предприятиях, где была возможность прерывания производственного процесса. Понятно, что вынужденные выходные распространились на работников и колхоза (кроме доярок, скотников и подвозчиков кормов) и леспромхоза в Подречье. В результате этого, уже после траурного митинга в четверг и до вторника очень приличная часть населения поселка впала в алкогольный анабиоз.

Хотя, к слову, надо отметить, что Гриша этой участи избежал. Видимо то, что Полина теперь вечерами бывала дома, не позволяло ему злоупотреблять. Да и Петя тоже стараниями жены (она на четыре свалившихся с неба выходных затеяла ремонт в давно уже требовавшей обновления кухне) мирно и продуктивно занимался полезной деятельностью.

Конечно, после митинга они собрались в мастерских и, в меру выпивая за помин души Генсека, обсудили ситуацию.

– Ну вот, склеил ласты старый маразматик, – довольно жестко оценил ее предварительно где-то «тяпнувший» и уже бывший «навеселе» Пень. Конечно, в то время никто из друзей не мог знать ни о неудачном покушении, ни о несчастном случае, случившемся с Брежневым прошедшей весной в ходе поездки по Узбекистану, который и подорвал без того не богатырское его здоровье. Но Гриша, чуя неладное, возразил:

– Не скажи. Все эти скоропостижные перемены в нашей стране ни к чему хорошему не приводили.

– А сейчас чего, хорошо?! Вон, за простым хлебом очередь выстраивается – и к обеду он заканчивается. Не купил – сиди голодный. Про колбасу – молчу! Ты когда последний раз ее ел?

– Ну, конечно, есть дефицит. Хотя, кто из нас голодает? Без мяса не живем. Кстати, потому что хлеб дешевый. Некоторые по четырех поросят выращивают на хлебе. Заметь, не на комбикорме, не на зерне. Вот он к обеду и заканчивается. Да я сам в день четыре буханки расходую – деве свинье, две – теленку, – размышлял Кот.

– Да уж… Вот кого сейчас назначат главным? Ведь от этого вся политика может измениться. И жизнь. И не факт, что в лучшую сторону, – взял сторону Кота Лиса.

– А как он в последнее время по телевизору выступал? Одно «Г-хм, г-хм» да «дорохие товарищи», больше ж ни хрена не понять, – нагнетал Гоша.

– Так я ж не говорю, что все прекрасно было, я просто опасаюсь того, что будет, – резюмировал Гриша.

Но, опасения Григория Ивановича, по большому счету, оправдались только спустя полтора года. С хлебом ситуация уже следующим летом стала лучше, бывало, в магазине утром иногда даже оставался вчерашний. А про водку (главная валюта страны) – говорить нечего, она подешевела практически с Нового, 1983 года. Пень же, наоборот, мнение свое негативное в отношении «эпохи застоя» (как потом окрестят восемнадцатилетнее правление Брежнего) изменил в связи с тем, что отсидел пятнадцать суток после того, как его отловили дружинники в десять утра июльского понедельника не на рабочем месте, нетвердо двигавшегося в сторону мастерских. Приехав из Кирова с ежиком проросшей поросли седеющей черной шевелюры после бритья «под ноль», он заявил:

– На хрен мне такой порядок?! И водки дешевой не надо. Самогоном, вон с «бояркой» обходились же.

Но это все потом, пока же он, изрядно «заослевший» не вполне членораздельно варнякал о том, что хоть напоследок «дорохой Леонид Ильич» принес большую пользу, посмертно устроив всей стране небольшой отпуск. На полуслове Пень отключился, голова его провалилась между резко ослабшими руками и раздалось отчетливое «бум» при столкновении лба со столом.

– О как обрадовался, даже не выдержал, голубь сизый, – похлопал Пня по спине Лиса.

– Ну и чего теперь? Я ждать, пока он проспится не могу. Поля дома…

– Так и я не могу. Здесь его оставлять – не вариант. Петухов обязательно обход будет делать – ничего хорошего из этого не выйдет. Потащили его домой тогда.

Мужики, проверив все, нарядили с грехом пополам складывающегося в самые неподходящие моменты Пня, вырубили в щитке электричество, заперли мастерские и потащили друга, притерев с двух сторон меж собой, до дому.

Гоша, еще лет десять назад, практически сразу после развода с Ритой и ее отъездом из Подречья к новому мужу в Киров, вполне справедливо думая, что теперь ему леспромхозовский дом с участком совершенно ни к чему, сдал его обратно в обмен на благоустроенную «однушку» в двухэтажных, как раз накануне сданных домах. Все стороны остались довольны. Пень – свободе при отсутствии приусадебного хозяйства и в четыре раза подешевевшей квартплате, директор леспромхоза – возможности наконец-то удовлетворить просьбу инженера по технике безопасности о расширении жилплощади.

Кот, редко бывавший в гостях у Пня, каждый раз удивлялся чистоте и порядку в его «келье» – как называл свою квартиру Гоша. У Пети, кстати, тоже в голове не укладывалось, как у такого неаккуратного в отношении себя Гоши, такая и чистота, и порядок и безвыпендрежный уют в квартире. С весны до поздней осени, к примеру, в комнате на подоконнике, рядом с отодвинутым тюлем, всегда стояли периодически заменяемые разные, в соответствие с сезоном, живые цветы. Никаких гор немытой посуды и скатанной, перемещающейся по полу пыли. Причем Пень, как барин, уличную обувь снимал у порога только во время осенней слякоти и на ночь.

Вот и сейчас все было «тип-топ». На подоконнике вместо отошедших живых цветов стояла, видимо забрызганная лаком, очень красиво и со вкусом составленная композиция из бессмертников и каких-то диких злаковых. Лиса, со своим художественным вкусом, оценил:

– Смотри, Кот, как грамотно цвета подобраны. И оживляют комнату и глаза не мозолят. Интересно, он сам букет составлял или нашабашил где?

– Вот протрезвеет, и спросишь.

Они раздели и разули друга, положили на диван. Петя полез в шкаф, нашел плед, укрыл. Свет потушили, дверь захлопнули и с легким сердцем разошлись по домам.

К вечеру следующего дня к Григорию заявился уже прилично качающийся Гоша просить денег взаймы.

– Денег не дам, – отрезал Кот, думая о том, что и сегодня, видимо, придется ему нянчиться с Пнем.

Гоша немедленно начал скандал с припоминаниями, сколько раз он, Георгий Владимирович Пеньков спасал неблагодарного теперь Котовского Григория Ивановича от мук не опохмела, а, может, и вообще от смерти. Потом он переключился на продавщицу сельмага Валентину, спасением которой тоже занимался неоднократно, но уже в другом роде – выручая ее со скоропостижными разгрузками-погрузками. Теперь же он искренне сетовал, удивленно обиженный на вопиющую несправедливость большого мира, общую пакостность человечества вообще и продавщицы Валентины в частности, которая отказала ему в водочном кредите до совсем уже скорого аванса. Гриша не выдержал этого словесного фонтана:

– Да уймись ты уже, Пень трухлявый. Сейчас, поленницу доскладываю и соображу чего-нибудь. Посиди пока вон на скамейке, подыши.

На улице, как раз установился первый в этом году сухой и не сильный морозец. Гоша сидел, курил и все равно что-то бухтел себе под нос. Зайдя домой, Кот, не раздеваясь, позвал жену и пояснил ей, что на час-другой придется ему сходить к Пню. Он высказал соображения, что, если тому денег дать, он ведь тут же купит и конечно, много какого-нибудь дешевого дерьма у самогонщиков и до дома может не дойти – сильно пьян уже. Поля предложила:

– О-и ю-а. Яа-ет у ас. «Зови сюда, ляжет у нас», – говорить у нее получалось все лучше.

– Ну уж нет. Он, во-первых, пока не нальешь, не успокоится. А потом отрубится и проснется часов в одиннадцать – снова ему наливай. А мне бухать сегодня – никак. Завтра Петя попросил с утра помочь шкафы на кухне после ремонта повесить.

– А-но.

Гриша слил пол-литра самогона, взял, на всякий случай банку тушенки. Вышел на крыльцо – Пень все бормотал.

– Ну что? – спросил он.

– Пойдем к тебе. Полина занимается – не будем мешать.

– Взял?

– Взял, взял, успокойся.

Тут, видимо от радости, Пень частично протрезвел и, подпрыгивая от нетерпения, поскакал в сторону двухэтажек. Гриша еле поспевал за ним.

Когда пришли, Гоша протопал на кухню, не раздеваясь, залихватски грохнув, поставил на стол стаканы:

– Ну, давай, плещи уже!

– Нет уж, сначала – пожрать.

Пень пригорюнился, моментально обратно захмелев, вернулся в прихожую, стащил сапоги, повесил на вешалку фуфайку, обидевшись, молча присел в комнате на диван и пока Гриша готовил жареную картошку с луком и тушенкой, задремал. Кот не стал пока его будить –  включил телевизор – ничего путного там не было. Выключил, постоял у темного окна, разглядывая проходящих под фонарем знакомых людей. Потом сел на кухне за стол, приняв любимую позу, подперев голову руками. Пришлось без всяких занятий посидеть часок. В принципе, Григорий иногда любил вот так, пускай вынужденно, провести ревизию мыслей и дел. Как раз, в самом интересном месте, когда Кот прикидывал перспективы приобретения мотоцикла, выбирая, что, все-таки к лету взять – новый «Иж» или подержанный «Урал», герой алкогольного фронта проснулся, с хмурым видом сходил в туалет и молча уселся рядом с Григорием за стол, с требовательным прищуром уставившись на друга. Кот тоже молча поставил на стол сковороду, извлек их холодильника банку открытых соленых огурцов, порезал хлеб, налил по трети стакана:

– Давай, за здоровье… Слушай, Пень, а вот букет, на подоконнике который в комнате стоит ты сам делал? Или благословил его тебе кто?

– А что, думаете с Лисой, что только вы к прекрасному стремитесь? Что, Пень, мол, алканавт подзаборный кроме как бухать ни на что не способен?

– Че, ожил?! Хватит базлать. Я лично ничего такого не думаю. Да и Лиса, уверен, тоже. Так что с букетом?

– Хотел соврать, да ладно. В детском саду разгружал продукты в столовую, там у них примерно такой, только больше в коридоре стоит на полу. Я предложил его лаком из пулевизатора закрепить, чтобы дольше простоял. Ну, и сделал. А мне вот этот подарили. Правда, к цветам травы я сам по пути домой около оврага надрал.

– Хорошо у тебя получилось. Лиса хвалил.

– Когда это?! – у Гоши не проходило подозрение, что его считают ниже себя, что ли и хвалят, привирая.

– Да вчера, когда мы с ним тебя домой притащили.

– О… Спасибо. То-то я смекаю утром, что по состоянию не должен бы я дома быть…

Посидели часа два и, как и предполагал Григорий, Гоша снова ушел в отключку.

– Ну, слава богу, теперь до утра, – выключая свет на выходе, вслух сказал он.

На светлой, обновленной Петиной кухне они возились с самого утра. Как часто бывает, планируешь «отстреляться» часа за два, а вылезает то одно, то другое.  Петя с Люсей перепланировали все кухонное пространство, состав и размеры шкафов тоже изменили, поэтому старые отверстия, понятно были замазаны в силу их теперешней непригодности. Пол Петя не делал, и первая трудность возникла при установке низа. Пришлось заново все настраивать по уровню. К тому же угол, куда ложен был встать один из столов, оказался не прямым – пришлось тумбу разбирать и подгонять. Только с низом проваландались часа четыре. Когда стали в бетоне сверлить новые отверстия (та еще морока простой то дрелью), сломали одно за другим о камни и арматуру три дефицитных «победитовых» сверла, а «на закуску» сломалась сама дрель – редуктор не выдержал давления двух здоровых мужиков. Петя давил на дрель, Гриша – на Петины плечи. Последние два отверстия пришлось долбить по старинке шлямбуром. Людмила часа в четыре зашла на кухню, скомандовала:

– Так, все, хорош. Идите обедать – третий раз разогреваю. Никаких – «доделаем».

На улице было почти темно. Мужики уселись за стол, Гриша стал привычно крутить головой, рассматривая большую комнату Кузьмичевых. Посмотреть было на что. Над окном висела объемная, вырезанная из липы гардина. Каких только обитателей моря на ней не было… Мифические русалки, дельфины, морские коньки и звезды, большие и малые рыбы – все устремлялись к центру, где на троне восседал монументальный старик Посейдон с развевающимися в воде волосами и окладистой бородой. На стенах – всевозможные картины, чеканка. Несколько ваз, сделанных и оформленных в виде греческих амфор и две, Гришей не виденные раньше скульптуры из сваренных кусков металла, арматуры, проволоки. В одной сразу узнавалась тонконогая, легкая и изящная как лань, женщина. В другой – простирающий к ней правую руку атлетически сложенный мужчина. В левой – прижатая к бедру лира.

– А вот этих, черных, не было. Когда успел?

– Я давно потихоньку делал – в сарае стояли лет пять.

– А чего они черные то?

– Понимаешь, это Орфей и Эвридика. Помнишь в мифах древней Греции?

– Что-то припоминаю. Он пел хорошо.

– Ну вот, тут они снова расстаются в загробном мире, когда он договор нарушил. И, чтобы поднять драматизм, черные оба…

– Понятно. А договор? Вроде, там он оглянулся?

– Ну да. Слушай, чего-то Пень наш не появился до сих пор. Странно.

– Я только про это думал. Либо бухает где-то…

– Либо под забором уже. Пойдем, поищем, не дай бог что.

– А шкафы?

– Завтра сам довешу. Тут делов то осталось. Люда придержит, если что. Сегодня уже зла не хватает – не идет ни черта.

– Действительно, не идет.

Первым делом они направились в мастерские. Еще не дойдя, почуяли неладное. На улице под фонарем были различимы две фигуры. Один мужик сидел, другой лежал прямо на земле, около ворот. Гриша переключился на трусцу. Подбежав, он узнал в сидящем на земле Коня-Коновалова. Конская рожа его была в какой-то копоти, что ли. Темнота не позволяла разглядеть.

– Конь чего тут сидишь? – озабоченно спросил Гриша и осекся – в лежащем признав Пня, – А Пень чего валяется?

Кот присел, начал тормошить Гошу – тот не отзывался. Лежал он ничком, в верхней одежде, руки были вытянуты в сторону дверей.

– Конь, какого хрена тут произошло? Ты чего молчишь? – повернулся он опять к нему, одновременно развернув легкого Гошу на спину.

Здоровый коняра, оказалось, был пьян и нервно всхлипывал, показывая на дверь, бормоча что-то типа: «Не смог. Нет сил».

К двери уже подбежал Петя, дернул за ручку и отпустил, ожегшись, обратно. Из щели тут же вырвался клуб дыма. Дверь на пружине захлопнулась обратно.

– Кот, там горит! Помогай – вон чурка валяется, тащи.

Гриша, бросив на время Коня с Пнем, схватил здоровый чурбан, валявшийся в канаве, с хрустом оторвал его от начавшей смерзаться грязи, понес к Пете. Тот же втянул руки в рукава фуфайки и снова потащил дверь за ручку, открыв ее на распашку. Гриша бухнул с размаху под нее чурку. Из мастерских повалил дым, в нем терялось близкое пламя. Кот, не думая, натянул через шиворот фуфайку на голову и, нагнувшись, шмыгнул в задымленный дверной проем. Почти сразу изнутри глухо донесся его голос:

– Петя, давай с разбегу сюда – мне не справиться!

Повторив действия Кота, Лиса пробежал внутрь и столкнулся с Котом уже в глубине. В мастерских все было «в дыму, как в Крыму», горел свет у дальней от входа стены, над столом у Петиной стенки с зимней дорогой, и, хотя он еле пробивался сквозь черную копоть, было ясно, что горит содержимое мусорной бочки у входа, около которой они только что пробежали. Еще было понятно, что огонь уже перекинулся на обшитые изнутри доской ворота и дверь. Через немедленно открывшийся кашель, Григорий Иванович командовал:

– Бери уголок – вон лежит. Сейчас бочку наружу вытолкаем – подойти к ней нельзя. Давай, давай… Уперся? На «три».

Под Гришин счет они стали выталкивать бочку, пытаясь переместить ее к дверному проему. Получалось не очень. Бочка была круглой, достаточно тяжелой – мусору, видимо много скопилось, уголки соскальзывали. Угар был сильным, видимо потому, что источником его были промасленные тряпки. Хотя и доски сами тоже. У более слабого Пети уже кружилась голова, подташнивало.

– Может попробовать ворота открыть, – пыхтел, стараясь не сблевать, он.

– Ты, .ля, дурак что ли? Сквозняк сразу раздует до неба – точно не потушим. Давай, упирайся, толкай ее к порогу.

Наконец-то, с раскачки, бочка переместилась, встав напротив проема. Мужики переместили уголки под верхний обод и, на «три», вытолкнули ее наружу прямо через нижнюю часть воротины. Видно было, как кувыркнувшись, она ударилась о землю, испустив фейерверк крупных искр, и, грохоча, покатилась, оставляя по пути куски горящих тряпок. Огня внутри сразу стало меньше. Гриша, бросив уголок, глянул на уже синеватое лицо Пети:

– Давай наружу, подыши там, посмотри, не задело ли Пня с Конем. Да и вообще, что там с Гошей. Я пока воротины залью.

Размотав из кузни шланг, он включил воду и, поливая, за пять минут потушил огонь. Только потом открыл ворота и дверь «на зады» напротив, на дальней стене мастерских.

– Ну, что с ним? – подойдя к Лисе, сидящему на земле с головой Гоши на коленях, с опаской спросил он.

– По-моему, просто в пьяной отключке.

Тушение пожара заняло минут пятнадцать, а Конь все бормотал что-то, всхлипывая. Лиса подошел к нему и, с размаху, врезал открытой ладонью по щеке:

– Хватит уже! Хуже бабы! Все, мужики, пошли внутрь. Лиса, неси Гошу на диван. А ты, Коняра, прикати обратно бочку и будешь рассказывать, что тут стряслось.

– Она горячая еще.

– Ладно, потом прикатишь. Пошли внутрь.

Двери закрыли. Влажной гарью с дымом воняло еще сильно.

– Да, видимо придется сдаваться. Такая вонь долго не выветрится. Лиса, что думаешь?

– Не вариант сдаваться. Тут никакой проводки нигде нет. Даже бестолковый поймет, откуда гореть начало. Есть у меня мысль, но пускай Конь расскажет сначала, что тут было.

– Так чего…, – мямлил Конь.

– Слушай, давай, нормально говори. Или еще приложить тебе?

– Пили с мужиками. Не хватило. Ну, пошел я в мастерские. Думаю, вдруг вы тут… Нальете мне. Дверь открыл, там бочка эта дымит. Не видно, …ть, ни ..я. А свет горит. Пройду, думаю, проверю – дверь то не закрыта. Смотрю, …ть, на диване Пень лежит. Я ему – вставай, сука! Он – ноль эмоций. Тут бочка как вспыхнет! Я и потащил его на выход быстрее. А там дымно, нести тяжело. До порога на руках нес – от бочки сам чуть не загорелся, а на улице, на …й, уронил и тащил дальше по земле. Тут вы приходите…

– А ревел то чего? Тушить надо было, пока не разгорелось.

– Так боялся туда заходить. Сижу – встать не могу – сил нет. Пока Пня тащил, все силы, …ть, кончились. А я ведь здоровый, как конь!

– Попей с твое…, – кивнул на него Петя, – Здоровым ты лет десять назад, как быть закончил.

– Правда, надо бухать завязывать. А то совсем захирею. Мужики, может нальете чего?.. Трясется все до сих пор. А?

– Погоди ты. А чего ты его через заднюю то дверь не вынес?

– Б..! Не допер…

– Ладно, понятно. Хотя не совсем. Если Пень спал, кто поджег? Может ты и кинул туда чинарь? А, Коняра?

– .. твою мать! Ты че, Лиса, не веришь мне?

– Тихо вы оба! Какая разница?! Сейчас надо думать, как от вони этой избавиться, чтобы никто не допер. А то не видать нам ключей больше. Да и вообще, Нилыч суров, может чего-нибудь и пострашнее придумать. Петя, ты говорил, у тебя есть соображения.

– Надо сейчас взять скребки какие-то и содрать уголь с досок, пока они мокрые. Я посмотрел – сильно прогореть не успели. А потом поверху закрасить. Вон, сурик в углу стоит, я дальние ворота красил на неделе, полведра осталось. Хотя немного вонять все равно будет. Скажем, что мусор в бочке рядом с дверью жгли – ветром натянуло.

Гриша, немедля, схватил обрезок оцинковки и начал им скрести.

– Кот, погоди, я тут ковал мотыги, ими удобнее.

Петя принес три мотыги без черней, сунул в руки Коню одну:

– Давай, болезный. Чем быстрее закончим, тем быстрее налью.

Когда заканчивали покраску, проснулся Гоша. Вил его был страшен. Мало того, что он весь опух от разного по крепости и качеству спиртного, которое он вливал в себя уже четвертый день, так еще, по всему видать, ударился и неоднократно лицом о землю, пока его Конь тащил. Глаза основательно заплыли, на лице засохли потеки грязной воды с островками присохшего суглинка. Фуфайка и штаны просили хотя бы щетки. Он потрогал лицо, хрюкнув что-то нечленораздельное и попытался встать. С первого раза не вышло – в области почек будто нож воткнули. Тогда он перевернулся на бок и, кряхтя, согнувшись, встал. Шаркая ногами, проследовал на улицу через задний ход. Там с трудом помочился. Присел на скамейку под сиренью, не с первого раза разлепил рот. Вытащил из-под нее литровую банку с водой – сам ее днем поставил. Проливая на пузо, Гоша выхлебал все, что было – зубы заломило – поверх воды уже образовался ледок. Выкурил сигарету. Кашляя и морщась от боли и внутри и на скулах снаружи зашел обратно, сел на диван.

Положив кисть на фанерку, к нему направился Гриша.

– Ну и рожа у тебя… Да и фуфайка со штанами. Будто глину месил. Снимай, сейчас над тэном повесим, просохнет, почистим. Че тут было то?

– Да не помню я ни хрена. А че краской так воняет? И гарью какой-то. – с трудом ворочал языком Пень.

– Ты, друг мой, чуть не сгорел тут. Если бы не Конь, задохнулся бы точно. Вот что. Пойдешь сегодня к нам – надо из тебе штопора выходить. Посидим, поговорим о вечном. Сдохнешь иначе. Пень, это «звоночек» с верху… Да не зыркай, без опохмела не оставлю. Но и напиться не дам.

– Какой «звоночек»? – намерившийся было скандалить и возражать, Гоша, глянув сквозь муть бодуна на чеканящего слова друга, все-таки понял, что «быковать» ему сейчас не с руки. Да и сил, если честно, не было.

– А такой, – сказал возникший из темноты Петя, – что если бы этот болван Конь не шатался тут случайно, то через два дня поминки бы по тебе справляли.

– Ну все, я докрасил. Наливайте! – радостно провозгласил подошедший и уже немного оклемавшийся от пережитого Коновалов.

Гриша с Петей переглянулись, Лиса, пожав плечами, вздохнул, сходил за заначкой, выставил на стол початую бутылку.

– По сто – и по домам.

Они еще почистили Гошу, замочили в ведре кисти, заперли мастерские и разошлись. Петя сразу направился в свою сторону, Гриша с ковыляющим рядом Гошей – к Котовским. Позади понуро перебирал ногами Конь и канил не предмет продолжения попойки, пока Гриша не пригрозил ему разбить лицо.