27.
Под самый наступающий, новый, 1992 год вся страна гудела. Произошла очередная крупная заваруха. Вернее, гудела уже не страна, а отдельные страны – СССР больше не было. В большой комнате Котовских 28 декабря, в субботу, собралась приличная и по составу, и по численности компания. Вообще, планировалось отмечать пенсию, на которую вышли в начале недели все три друга. Последним вступил в седьмой десяток Петя-Лиса, он и надоумил мужиков, по настоянию жены, в начале октября приступить к оформлению пенсий. Вообще, ели бы не Людмила Петровна, все трое, включая более прозорливого Кота, сидели бы на попе ровно, ожидая милости от государства.
За столом больше обсуждали не новоиспеченных пенсионеров, а что же теперь будет дальше со страной, людьми – в конечном счете – с каждым сидящим за столом. По мере выпитого, пламенность речей возрастала. Мнения разделились на две группы. Более многочисленная придерживалась мнения, высказанного Гошей:
– Вот и хорошо, наконец-то нахлебников этих сбросили. У нас же в России все есть! Все буквально! А чего-то – гораздо больше, чем у кого-то!
Оппонировал пенсионеру Пню пенсионер Лиса:
– Не скажи, не все так просто. Главное, что вместе – мы сила! Про прутики и веник рассказывать не стану. Вот как раз потому, что у нас всего много, на это «много» много кто разевает рот… Начнут сейчас растаскивать в разные стороны. Или попытаются, уж точно. А растащить или просрать, что мы очень хорошо делать умеем – на колхоз бывший посмотри, это «наше все». А сколько заводов огромных в бывших республиках?
– Ну и сколько?
– Посчитать я, конечно, не могу, знаний не хватает. Но, вот, что знаю. Тракторы, и мой в том числе – Белоруссия. Электроника – Прибалтика. Видишь, вон, магнитола, читай, что не ней аглицкими буквами написано? «Радиотехника». РАФики-скорые помощи – Рижский автозавод. Да мало ли чего еще? Вообще, сдается мне все большие заводы связаны меж собой были. К примеру, в Белоруссии своя руда есть? Нет! С какого-нибудь Магнитогорска металл везли. И что теперь? Своего железа не станет. Откуда ему взяться? А Магнитке куда столько девать? Я-то знаю, там один завод и по населению, и по площади больше, чем все наше Подречье с местными деревнями. А их там – десятки. Не все так просто, не все…
– Да что там не просто? Наплавили металл – продали! Деньги – народу!
– Гоша, твою дивизию, какому народу? Вспомни, что в колхозе нашем, леспромхозе произошло… А там, что, по другому кто-то сделает? Прав был Никандр, царство ему небесное, не довела нас эта гласность до добра.
В общем все спорили, перебивали друг друга, Полина больше помалкивала и радовалась двум обстоятельствам.
Во-первых, когда это было, что так вот, в открытую и без оглядки можно говорить все, что думаешь? И на любую тему? Хочешь – власть ругай, хочешь – критикуй, хочешь – поддерживай, хочешь – анекдот рассказывай. И ничего тебе за то не будет, даже если и настучит какой-то дурак. Но самое интересное заключалось в том, что и стучать то никто даже порываться не станет.
Во-вторых, на душе ее сразу становилось умилительно-спокойно, когда она обращала взгляд на любимицу Людмилу, на коленях у которой, привалившись головкой, покрытой льняного цвета пухом, к маминой груди, устроилась голубоглазая годовалая Полина внучка Сонечка. Вторая, Лерочка, с жесткими черными волосами и карими, практически черными глазами – вылитая бабушка – елозила, подпрыгивая на коленях зятя Александра, непрерывно молотила зажатой в кулачке большой ложкой по столу и всем предметам в пределах досягаемости. Саша постарался создать вокруг нее зону отчуждения, но народ сидел тесно и при очередном выпаде, подавшись вперед, она все-таки шмякнула с размаху по уже подтаявшему холодцу, стоящему напротив нее. Ошметки желе полетели в разные стороны и на полуслове прервали очередные доводы деда, влетев прямо ему в рот. Людмила прыснула, но тут же взяла себя в руки и начала выговаривать дочери:
– Валерия, ты, что ли поросенок? Прекрати! Саша, отодвинься, чтобы не дотягивалась.
Григорий со стуком захлопнул рот, проглотил студень, погрозил внучке своим корявым пальцем и увлеченно продолжил что-то доказывать. Полина и все, кто наблюдал сцену, сдержанно, чтобы Лера все-таки призвалась к порядку, улыбались, не слушая Кота. А та, потеряв интерес к недосягаемым теперь тарелкам, развернулась, зацепилась за отцову рубаху, бодро вскочила на ноги, повернулась лицом к отцу, заливисто захохотав, положила подбородок на плечо и, схватив теперь близко висящий стебель домашнего вьюна, обрушила вниз горшок с растением, стоящим на книжном шкафу. Тот сверзился в два этапа: сначала на голову Александру (хорошо, не внучке – мелькнуло в голове Полины), потом – с треском – на пол.
Все примолкли. Секунд через пять, разрезая тишину, видимо от испуга, без всякого перехода от веселья к печали, Лера разразилась жутко громким басовитым ревом. Все заохали, заахали и только родители и бабка с дедом восприняли происшедшее, как ежедневное и уже привычное наказание господнее.
Зять Саша поднялся, унес хулиганку успокаивать в другую комнату. Дед, забыв на время о нашей многострадальной стране, принес с кухни совок с веником и начал наводить порядок. Людмила невозмутимо продолжила кормить с ложечки мясным домашним пюре Сонечку. Полина объявила:
– Хватит вам кудахтать. Ничего страшного. Особенно в сравнении с распадом СССР.
– Лина, горшку – хана, а что с цветком делать?
– Поставь в ведро на кухню, я завтра пересажу.
Людочка заново вышла замуж полтора года назад. С началом гласности в Киров начали часто наезжать всевозможные артисты, театры, выставки на разный вкус и цвет. Были и пятые составы «Ласкового мая», работающие исключительно под фанеру, но и действительно интересные, буквально пашущие на сцене группы тоже стали баловать провинцию. Из известных рокеров не приехал только Цой, да и тот, конечно, посетил бы, если б так до удивления неожиданно, на самом пике популярности, не разбился летом девяностого на своей машине. Людмила, по возможности (деньги были, вот со временем не всегда получалось), ходила на культурные мероприятия часто. Особенно ее поразили Бутусов и Розенбаум, на концерте которого она и познакомилась с его тезкой.
Концерт проходил на самой большой крытой площадке, в ДК «Родина». Рядом с Людмилой занял место достаточно импозантный, но без лишнего лоска и выпендрежа, мужчина без пары и подпевал артисту почти весь концерт. Видимо и репертуар знал и ложного стеснения у него не было. Люда, как любая женщина, за три секунды оглядела его, пока он садился, аккуратно поздоровавшись:
– Здравствуйте! Отличный вечер. Вы с цветами…
– Здравствуйте. Да, хочу Александру вручить.
Розенбаум уже начал петь, а Люда, не понятно с чего, больше думала о соседе, чем слушала. «Одет очень прилично, но не супердорого. Живот – не торчит. Одеколон не вызывающий, но слегка чувствуется. Говорить, располагая к себе умеет…».
Саша же, как и любой мужик, составлял впечатление о понравившейся ему соседке последовательными кусками. Зыркнет, подумает: «Какие роскошные каштановые волосы. Интересно, свой цвет»? Глянет опять: «Грудь, то что надо – размер второй-третий». Короче, на первый взгляд, все их друг в друге устраивало и подмывало сойтись поближе. Постепенно, действительно захватывающие и вызывающие сопереживание и слезу, песни завладели их вниманием и они, на время, мысленно отклеились друг от друга.
Перед антрактом, когда артист пел «Вещую судьбу», Людмила встала, чтобы пойти, вручить ему букет. Не хотелось ей в самом конце концерта толкаться в очереди поклонниц. Александр тут же галантно встал, чтобы пропустить прекрасную пока еще незнакомку – будущую жену. Наверное, окончательно их судьбу решило то обстоятельство, что левый каблук сапога Люды провалился вниз, за край ступеньки, к впереди стоящему ряду. Инстинктивно она подалась вперед и ненадолго оказалась в объятиях соседа. Ойкнув и кокетливо скосив глаза, она немного задержалась, слегка навалившись на него. Выпрямилась, извинилась и пошла к сцене, удивляясь себе: «Как студентка-первокурсница, обрадовавшаяся что видный парень внимание обратил. Бред какой-то…». «Видный парень» и вправду не спускал с нее глаз – она знала это, «глядя спиной» – пока она шла по ступенькам, поднималась на сцену, целовала в щеку Розенбаума и направлялась к боковому выходу из партера.
Обратно она на место не пошла, как раз начался антракт. Александр, выйдя в этажный холл, еще издали приметил в толпе рассматривающую фотографии, представленные на стене, каштановолосую соседку. Довольно высокий ее рост, какой-то воздушный, преимущественно голубой нашейный платок, впрочем, почти срытый волосами, кремовый костюм – юбка-карандаш на три сантиметра выше колена и приталенный пиджак с рукавом «три четверти», светлые сапоги на высоком каблуке добавили приятного впечатления. Он подошел, представился и предложил посетить буфет. Людмила назвала себя и поинтересовалась, не желает ли он ее споить. «Господи, какая очередная глупость», – подумала, развернувшись, чтобы он не увидел ее смущения и направилась к буфету. Александр, недолго думая, заказал бутылку шампанского, бутерброды, пирожные и кофе. Присели за стол, и тут у Людочки всю дурь как будто вышибло. Глянув в его глаза, она успокоилась, перестав мандражировать. Немного выпили и разговор пошел как-то очень непринужденно, но совсем неразвязно. В основном говорили о большом таланте артиста и впечатлениях о его выступлении. Она после концерта, ворочаясь и перекрутив все постельное белье – не получалось занять удобную позу – думала: «Как будто сто лет его знаю. Банальность, а приятно. И плюсик ему, что не стал бахвалиться, что он – тезка Розенбауму».
Александр, провожая ее домой пешим порядком – стояла ранняя весна и поздним вечером было так тихо, свежо и многообещающе – он говорил о своей работе (оказалось, что совсем недавно назначен начальником кафедры материаловедения в политехе), внимательно и с интересом уточняя, спрашивал о ее. Доведя до дверей подъезда, поинтересовался:
– Вы же не против будете, если я приглашу вас на какой–нибудь по моему выбору концерт в ближайшее время?
– Соглашусь с удовольствием.
– Тогда позвольте ваш номер телефона.
– Есть на чем записать?
– Диктуйте, я запомню.
– Тогда – рабочий, я там чаще бываю…
Вот так, ненавязчиво и без великих потрясений, больших слез и преувеличенно счастливых восклицаний начался их не то чтобы роман, а сразу устойчивые и вовремя переходящие на следующую стадию отношения. На третьем свидании, когда уже были «на ты», Саша сказал:
– Хочу тебе признаться.
У Люды, натурально, моментально сердце в пятки ушло, но она одернула себя: «Даже, если женатым окажется, это не та проблема, перед которой всегда надо отступать. Пусть контекст, так сказать, изложит».
– Я не очень люблю шумные компании с выездом «к цыганам». На этой почве, в основном, и развелись с женой.
Он так мимоходом объяснил про то, что свободен, что ошарашенная Людмила тупо спросила:
– С какой?
– С моей. Уже давно с бывшей. Первой по счету и пока – последней… Не совсем понял, что тебя интересует…
Отношения Саши с Людой омрачало только одно обстоятельство – жена зарабатывала больше мужа. Тот, помимо кафедры и всяческих подработок, вел множество подготовительных курсов, сопровождал сразу по нескольку дипломных проектов – старался соответствовать – но все равно «на круг» выходило, что только треть семейного достатка – это его заслуга. Эта ситуация сильно ущемляла его эго и, хоть Людмила ни разу не упрекнула его, он ничего с собой поделать не мог, чувствовал себя нахлебником. Жили они, опять же в ее квартире, однокомнатную Сашину сдавали. В общем, без проблем и скандалов, вроде бы на ровном месте, у них не обходилось. Впрочем, как и в любой семье. Может быть, даже, они и разошлись бы на этой почве, но спасли ситуацию появившиеся девочки-близняшки.
Забеременела Людмила почти сразу, чему немало удивилась. Отношения они оформили позже, без помпы, семейно посидев у родителей в Подречье. Беременность проходила трудно, к концу срока живот стал таким огромным, что ее отекшие ноги не влезали в сапоги – пришлось разрезать и делать вставки.
Рожала она тоже с трудом. Вернее, вышло так. Первой из нее выскочила, как пробка из бутылки с шампанским, чернявая Валерия и тут же заорала густым басом. Сонечка же шла туго, видимо весь запал роженица истратила на ту, что первой в очереди была. Несколько часов Людмила тужилась, даже сознание теряла. Наконец-то ребенка вынули. Белокурая девочка была заметно меньше первой и не кричала. Акушерка, держа ее за ноги, хлопала ладонью по лицу и Люда от жалости видимо, снова отключилась. Очнувшись, первым делом спросила:
– Жива Сонечка?
– Жива. Очень слабенькая.
Сонечка была, действительно, очень слабенькой и, хоть и не нашли никаких особых патологий, развивалась значительно медленнее сестры. К году она только начала пытаться переворачиваться, в то время, как шустрая Лерка уже шкодила по шкафам, гремя на весь дом выкидываемыми оттуда кастрюлями. Она и ела раза в четыре меньше, много спала и вообще росла очень незаметной и тихой девочкой с огромными, будто все-все понимающими умными голубыми глазами. Все родственники, конечно, беспокоились, а Людмила как-то сказала матери:
– Мама, не переживай, мы с Сашей с Сонечкой занимаемся, массажист специальный постоянно работает. Все выровняется, главное руки не опускать. Кому знать, как не тебе…
Григорий, наконец-то убравший последствия внучкиного разбоя, сел за стол и оглядывал семью, друзей, думая: «Господи, какое же счастье, что все эти такие родные люди есть у меня». Посмотрев внимательно на сына, который, по всему видать, думал какую-то невеселую думу, обратился к нему:
– Семен, пойдем-ка со мной, надо поговорить.
Они поднялись, на кухню Гриша зашел, подталкивая в дверной проем сына. Политесы у него получалось соблюдать редко, и он с ходу спросил:
– Чего, как сыч надутый, что случилось?
– С чего ты взял?
– Семка, я ж не враг тебе, давай-ка выпьем и рассказывай.
Семен посмотрел на отца – в глазах – мука, боль. Выпили. Помолчали. Гриша не торопил сына. Собравшись с мыслями, сначала понемногу, тот все-таки открылся.
– Понимаешь, с хозрасчетом этим в получку стало получать нечего. Заказов у завода нет практически. Народ на работу ходит козла в домино забивать. На собрании начальников цехов и инженеров объявили о предполагаемом сокращении. Цифры озвучили. После Нового Года начнут.
– И что, ты тоже попадаешь?
– Я не попадаю. Но лучше не будет. А жить на что-то надо. Лешка только первый курс, Катька – вообще в восьмом. Да чего я тебе рассказываю – сам знаешь… Помнишь, друга моего, Генку, которого из партии поперли? Ну, я еще голосовал тогда…
– Помню, ты переживал еще очень.
– Получилось, зря переживал. У него время свободное образовалось, он сначала без оформления, у себя на кухне, начал делать какие-то околомедицинские приборы. Воду, там, заряжающие… Магнитная терапия какая-то… Технических подробностей не знаю. Так вот, как только на заводе платить стали совсем мало, он кооператив зарегистрировал, взял в аренду небольшую часть цеха и сейчас живет припеваючи. Мне тут сказал: «Семка, спасибо хочу тебе сказать. Я серьезно. Ты ведь сильно переживал. Да и я тоже. А не поперли б тогда с партии, я бы так и сидел на заводе, последний хер бы без соли доедал». Вот так. А еще зовет меня к себе, на сборку этих аппаратов, говорит, мол, ему для расширения все равно люди нужны. Зарплату космическую обещает…
– А ты что?
– Батя, мне – срок лет. Я – классный военный инженер! Мне работа моя нравится! Ну какие, блин, мотания катушек? Хотя, все больше склоняюсь… Вон, у Лешки ботинки зимние порвались, так еле наскребли. А Катька женихаться скоро станет…
– Так чего раньше молчал? Мы с матерью поможем! Работа нравится – не уходи, пройдет и этот хозрасчет, мать его!
– Отец, ты чего?! Я – здоровый мужик, Женька – тоже в порядке. И мы у пенсионера и инвалида начнем деньги брать?
– Не у пенсионера и инвалида, а у отца с матерью. Кто ж виноват, что так сложилось…
– Вот, не хотел же тебе рассказывать…
– Ладно. Тогда вот какая мысль. Ты по весне засади весь мой пай земельный картошкой. Там она родит. Трактор есть – вручную лопатить не придется. Да половину – ранней. Потом сдашь ее. Проживем, сын!
– А семена?
– У нас есть.
– На весь участок?
– Докупим!
– Вот, опять…
– Да не ерепенься, сдашь урожай, вернешь, если уж помощью отца брезгуешь…
– Ничего я не брезгую…
– Ладно, ладно, это я так…
Забегая вперед, Семен так и остался на любимой работе. Не стал ездить в Брест за турецкими свитерами, как поголовно практически все, знакомые ему инженеры. Пережить их семье лихие девяностые помогла идея старшего Котовского. На все выходные Семка вплоть до начала двухтысячных, когда заказы в военке повалили валом, ездил в Подречье, занимался сельским хозяйством. Они с отцом даже оборудовали поливальную бочку и выращивали, помимо картошки, свеклу, морковь, редьку. От витавшей идеи организации фермерского хозяйства по примеру некоторых односельчан Гриша по старой причине «от добра добра не ищут» (а, может и от косности мышления), отказался. И, как показала жизнь, не зря – просуществовав от пяти до десяти лет, весь малый сельский бизнес обанкротился…
Пенсионный вечер подходил к завершению – внучек надо было укладывать спать. Кузьмичевы ушли домой вместе с Гошей первыми, Люда просекла, что еще немного, и муженек ее вместе с другом назавтра не остановятся. У Гриши с Полиной остались Люда с Сашей и детьми, остальные ушли ночевать к брату Сергею.
Лежа на кровати в темноте и уже тишине (Саша, стиснув строптивую и перевозбужденную, орущую на весь дом Лерку полчаса мерял комнату шагами под песню «По долинам и по взгорьям…), Гриша толкнул Полю в бок:
– Лина, а помнишь орла двуглавого в небе?
– Когда к Людмилке на юбилей в автобусе ехали? Над колокольней туча?
– Ага.
– Только что про это подумала. Оказывается, вот что это было…
– Да уж… Знамение…
– Ладно, спи давай, завтра рано нас эта бестия рано поднимет. Чего уж теперь… Нет больше страны.
Но тот и другая еще долго вглядывались в темноту, на прыгающие на потолке тени от уличного фонаря, перебирая так быстро пролетевшие, насыщенные событиями, последние десять лет, думая о том, что же их ждет. В конце концов Гриша поднялся на локте, поцеловал притворяющуюся спящей жену:
– Ничего, Полюшка, главное мы все вместе. Пойду, выпью немного, глядишь – усну.