Если честно, то определить, какое из событий жизни отнести к понятию «первая любовь», достаточно сложно. Сложно и потому, что само определение слова «любовь» всегда вызывало трудности, про это высказана куча мнений, написано множество серьезных научных трудов и литературных опусов, но еще и потому, что вопрос – кого ставить на первое место, задачу усложняет дополнительно. Давайте сначала ограничимся межполовыми отношениями и отметем любовь к большой и малой родине – тоже, кстати, материи не простые, любовь к семье и домочадцам, любовь к животным. То есть рассказ будет о любви, которая возникла между мной и представительницей прекрасного пола. Вернее сказать, с моей стороны – точно возникла, а с ее – доподлинно неизвестно, можно только догадываться. Теперь же, вот незадача, остается еще довольно большое поле для выбора. Может, это девочка из одной с вами группы детского сада, на которой, вполне серьезно и собирались, и обещали жениться? Или суперсексуальная, как сказали бы сейчас, медсестра в пульмонологическом отделении детской областной больницы, по которой сохли все существа мужского пола, находившиеся рядом, «в штабеля сами складывались», я в том числе?

По правде сказать, я с самого начала знал, про кого буду писать, но подвести объект под систематизацию и описать, почему выбор пал именно на него (вернее, на нее), оказалось сложнее, чем сделать сам выбор. Видимо, любовь все-таки область чувственная, исчислениям и систематизации поддается плохо.

Признаки выбора получились следующие. Во-первых, это хотя и самая настоящая, может, даже более чем другие, но все-таки мальчишеская любовь, так как я сам себя ограничил временными рамками данного цикла. Во-вторых, я подсознательно сразу же исключил мимолетные увлечения, когда в груди жгло неглубоко и болело недолго. В-третьих, должна была быть хоть какая-то взаимность и общение не на расстоянии. В-четвертых, тоже подспудно, отбросились всякие пошлости, касающиеся постоянных объектов онанизмических вожделений. Хотя тут еще и вопрос взаимности тоже – данные объекты зачастую даже не имели понятия о моем существовании.

После довольно долгого вступления перейду, собственно, к самой истории.

1. На покосе

В тот год начала моего полового созревания стояло просто замечательное лето. Оно не было паляще жарким, но и дожди проходили в основном по ночам, создавая неповторимую утреннюю свежесть воздуха, умытость придорожных деревьев с сочной травой по обочинам, местами уже скошенной и убранной. Знаю я это потому, что почти каждое утро, стараясь как можно быстрее, проезжал на велике от семи до двенадцати километров, заезжая искупнуться на реку или пруд. Потребность в таких катаниях возникла и ушла сама собой именно в то лето. Причиной тому, видимо, были активно вырабатываемые моим организмом гормоны взрослости. Хотелось, вероятно, побольше поразмышлять наедине с собой, прислушаться к изменениям в организме, соотнести себя, быстро и необратимо меняющегося, с внешним миром, который иногда казался ласковым и дружелюбным, но бывал и грубым, мерзким и подлым. Еще хотелось, как больше никогда в жизни, быть сильным, выносливым, мужественным (это, конечно, чтобы девочек сражать). Асфальт от колес велика после такой ночи совсем не пылил, я мчался, весело и с напряжением крутя педали, шумно вдыхая прохладный в тени деревьев и теплый на холмах полей воздух, и все меня устраивало. И было хорошо.

День предстоял долгий и полный трудов – вчера батя выкосил покос на Горце, и нужно было сгребать сено в валы, сушить его и к вечеру уложить копны.

– Лошади не будет, все заняты, – расстроил с самого утра отец.

Это означало, что сенокос придется «лопатить» весь вручную. Но я знал, что большая мамина семья и в этот раз будет нам помогать. Дед (отец мамы) на покосах всегда присутствовал, тетушка Лариса (сестра) почти всегда, а в тот день у бабушки в доме собралась действительно большая толпа, ожидавшая автобуса, который шел почти до самых лугов. Я знал, что там еще были тетя Римма, двоюродный брат Боря, дальняя, троюродная мне, тетка Клава и ее какие-то уж совсем дальние родственники, которых я пока не видел.

Мы сели в наш «москвич». Я держал, чтоб не прыгала на кочках, связку инструмента, выставляющуюся из окошка задней правой дверки, сестра сидела рядом, мама на коленях держала годовалого брата – вот кто из нас (детей) с самого раннего возраста познал все радости сенокосной страды. Приехав на место, мы стали выгружаться, а там уже была целая толпа помощников – всего вместе с нами я насчитал пятнадцать человек. Все стали приветствовать друг друга и знакомиться с теми очень дальними родственниками, приехавшими из Прибалтики (как потом выяснилось). Но я не видел вокруг никого, кроме красивой блондинки одного со мной роста с волосами, забранными под бейсболку (настоящую, кстати, а не разрисованную тряпочку с резинкой и козырьком из прозрачного оргстекла ядовитого цвета), надетую козырьком назад. Но все ее прелести я рассмотрел гораздо позже, в тот миг они померкли в свете больших глаз цвета неимоверно-васильковой фиолетовой акварели. Они, как два прожектора, пропущенных через фильтр из обработанного аквамарина, притягивали и фиксировали мой взгляд, находясь за несколько десятков метров, не отпуская. Если упростить вихрь моих мыслей и ощущений до одного слова – я остолбенел.

Попытавшись взять себя в руки, напялив наиглупейшую улыбку (об этом я, конечно, не думал, был просто уверен – со стороны именно так и она и выглядела), расправив плечи и выкатив тощую грудь (в голове пронеслось: не зря с начала лета каждое утро на перекладине тренировался), я пошел к гомонящей толпе, прочно зафиксированный траекторией взгляда девушки, обнимая связку инструмента. Она хорошо так и по-взрослому улыбаясь мне, когда я приблизился, сообщила с почти неуловимым даже не акцентом, а очень правильным произношением, без нашего вятского растягивания гласных и оканья:

– Меня Агне зовут, а тебя?

– Алексей…

– Привет, Алексей, – и опять улыбнулась всеми белыми зубами.

Я отметил, что нижняя ее губа имеет просто очаровательную припухлость, и мне немедленно захотелось узнать, какая она на вкус.

– Привет, Агне.

– Агне означает «кромка меча», а твое имя что значит?

– Не хило…, – немного смутившись своим сленгом, высказал я удивление, переходящее в обожание, и добавил уверенно, обрадованный своевременностью недельной давности изучения календаря имен (так вот, оказывается, для чего мне понадобилось целый час изучать, сидя на полу у книжного шкафа эту случайно попавшуюся под руку книгу):

– Моё – защитник.

– Леша, ты покажи Агнешке, как с граблями обращаться, как вал сгребать – обучи в общем. И давай уже инструмент, само сено не сгребется, – смотивировала меня к действию бабушка Клава.

Развязывая тесемки, я сразу приметил лучшие – самые легкие с удобным чернем, полностью вручную изготовленные грабли. Сложив тесьму в карман, я раздал всем, кому нужно было, инструмент. Думаю, не стоит уточнять, кому достались отобранные. Многие уже гребли, разбившись парами по интересам, батя сразу после приветствий укатил на работу.

– Пойдем, защитник, обучать меня будешь. Ты в каком классе?

– В восьмом.

– Закончил?

– Нет, перешел.

– Я тоже в восьмом. Только закончила, – она рассмеялась.

Смех был из груди, приятно-низкий и не писклявый. Вообще, голос был, на общие мерки, грубоват, но мне он нравился. Я и сейчас терпеть не могу писклявости в голосе.

Мы шли рядом, я намеренно держал курс на «веретью» – там и трава тоньше, не так тяжело с непривычки Агнеше будет – я уже знал, как стану ее называть –  и от всех подальше.

– К кустам идите, – не преминула дать «указивку» мама.

– Мы сверху начнем к ним двигаться, чтобы она научиться быстрее могла.

Как ни странно, на мои возражения не последовало никаких контраргументов.

– Я Агнешей тебя называть буду, можно?

– Тогда я тебя – Защитником.

Я коротко глянул на нее – нет, не издевается, искренне говорит. Немного помолчав, ответил:

– Договорились, хотя странно, конечно.

– Чем Защитник страннее Агнеши?

Я пожал плечами, определенно не зная, что сказать, но в то же время  не испытывая никакой неловкости, как с другими девчонками (кроме, разве что некоторых одноклассниц, которые не вызывали симпатий). Мне было «загордяк». Мы шли, закинув грабли на плечо – она, не спрашивая, повторила за мной. Я украдкой косился на Агнешу. Нарядили ее, как надо для сенокоса – легкие и свободные штаны, заправленные в носки, торчащие из кед, чтобы сеном ноги не кололо, белая рубаха навыпуск от кровососов разных, завязанная узлом на животе. Платок тоже дали, но она повязала его на шею. Довершали образ очки от солнца (когда она их умудрилась надеть, не понял, я ведь все время на нее смотрел) и бейсболка.

– Как я тебе? – она выбежала вперед, повернулась ко мне и встала, расставив ноги, опираясь одной рукой на грабли, уперев другую в выгнутое в сторону от граблей бедро. Быстро прокрутившись вокруг своей оси, она снова приняла эту позу.

– Красивая, – легко улыбаясь в ответ и просто, как она, ответил я, добавив: – Очень!

Мы остановились на самой вершине холма, и я показал, как надо траву сгребать в вал. Обычно все в первый раз делают одну и ту же ошибку – сильно наваливаются на грабли, практически втыкая их в землю. От этого процесс сгребания становится очень трудоемким и медленным. Агнеша потянула за грабли, вонзенные через посушенную траву в стерню – хрусть – и один крайний зуб остался в траве, сломленный наполовину.

– Вот, блин! Еще ничего не сгребла, а грабли сломала! – воскликнула она. – Ругаться отец будет?

– Да нормально все, значит, зуб гнилой был, туда ему и дорога. Я на обеде сделаю новый.

Она вопросительно и недоверчиво посмотрела на меня, но не сказала ничего.

– Слушай, говорили, что меня тут сожрут, и даже брать с собой не хотели. Когда начнут жрать?

И тут я с удивлением заметил, что за полчаса никто не только не укусил меня, но, вроде бы, даже не подлетал. Я прислушался, пригляделся. Действительно, никого не было.

– Это в первый раз. Обычно тут этих гадов не так много, как на других покосах, но сейчас вообще никого. А в тот год здесь жрали так, что мы с дедом на себя полбака бензина из его мопеда перевели.

– Зачем?

– Им намажешься, на час спасает.

– Слушай, давай загорать, я домой приеду, навру всем, что на море была.

– Конечно, пойдем на стоянку, во-он в те кусты, там одежду сложим. Грабли чернем в землю воткни.

– Для чего?

– Чтобы мы сразу видели, куда возвращаться, и никто на них не наступил.

– И не доломал…

Придя на стоянку, мы разделись. Я сложил нашу одежду на кусты, намеренно поместив ее рубашку под свою, думая что-то вроде: «Через одежду будем ближе». Раздевалась она, совсем не стесняясь, без жеманства (я удивился), о чем-то рассказывая, и оказалась в купальнике цвета ее глаз. Даже не стану описывать ее идеальную фигуру с развитой, но небольшой грудью – в принципе, если бы она не была таковой, мною найдены были бы весомые оправдания милым уже изъянам. Внутренне я порадовался, что не снял после утреннего купания плавки – иногда лень бывает на пользу.

В кустах был установлен белый тюлевый полог в виде маленькой палатки.

– А что там?

– Давай заглянем, – интриговал я, хотя прекрасно знал ответ на вопрос.

Под пологом оказался спящий брат Дима. Он лежал на спине, закинув обе руки за голову, причмокивал во сне губами и морщил маленький нос. Ушей из-за толстеньких щек сверху было не видно. Брата маленького я практически не помню – он был образцово-показательным малышом – ел, спал и играл. Ну и потому еще, что между нами была прослойка в виде няньки-сестры. Да и разница почти в четырнадцать лет. В отличие от неимоверно горластой в малышковом возрасте сестры, он доставлял мало хлопот, если не болел, настолько мало, что мама могла работать на сенокосе, периодически проверяя его.

– Классный бутуз! – прокомментировала увиденное Агнеша.

– А у тебя есть сестры или братья?

– Есть младший брат, он сейчас в пионерском лагере.

Люди, непривычные к сельской работе, которая и тяжела, и монотонна, очень быстро устают и, даже если не жалуются на покосе, по их раскрасневшемуся лицу, постоянно ощупывающим себя рукам, даже если кусают не сильно, учащенному дыханию и нервному голосу, это очень заметно. Агнеша же не проявляла таких признаков, очень быстро освоив технику сгребания вала, удивив меня не меньше, чем когда так непринужденно сняла одежду.

Мы постоянно болтали про разные места и города (тут я искренне порадовался, что посмотрел их немало, будучи в разных санаториях и поездках с классом, и мне тоже было что рассказать), про школу, учителей, одноклассников и друзей.

– Вы откуда приехали? – спросил я.

– Рокишкис, это Латвия. Извини, бабушка Клава говорила, но я забыла, как твое село называется.

– Загарье.

Очень быстро и незаметно оказалось, что валкование закончилось. Я посмотрел на часы – пол-одиннадцатого всего-то! И это не только потому, что толпа народа работала, даже если бы был вечер, я б не заметил его прихода (о, относительность одновременности Эйнштейна!).

– Пог..(я хотел сказать – «погнали»). Пойдем купаться!

– А есть где?

– Конечно, отличное место!

– Чего ж ты молчал? Грабли куда?

– Пойдем, на «веретьи» воткнем, оттуда потом ворошить начнем, там уже просохло.

– Мы купаться! – крикнул я в сторону кого-то из взрослых.

Место купания действительно было не просто хорошим – классным. Заход – ровный, быстро углубляющийся, по мелкому и чистому, без коряг и осоки песку, на том берегу – омут и к сосне привязанная проволока с палкой для ныряния.

Три года назад я заехал на это место, и стало немного грустно – сенокосы заросли бурьяном и молодым сосняком, а некогда удобный заход с берега – камышами. Ничего не остается неизменным. «Интересно, а как изменилась Агнеша?» – думал я, глядя на расходящиеся круги от камушков, подобранных на отмели, сделавшейся совсем маленькой.

И вот тут я понял, почему она не уставала, почему раздевалась так естественно, почему у нее такая фигура, кожа… Оказалось, что она – кандидат в мастера спорта по плаванию. На то время я считал, что плаваю хорошо. И в самом деле, я многих обгонял, а Вятку никто, кроме меня, из одноклассников вообще пока еще не пробовал переплыть. Но в сравнении с Агнешей я был – топор.

– Не так, давай на мель, чтоб вода чуть выше пояса была. Ложись на руки мне животом, сначала технику освоим, и дышать научишься правильно. Делай все по команде, хорошо?

– Конечно! (Еще бы – лечь животом на её руки…)

– Так! Теперь колени подтяни к животу и разведи, как можно шире. Руки вытяни, кисти прижми друг к другу. Не так, разверни тыльной стороной. Теперь одновременно греби руками в стороны и под себя, а ногами толкай воду, прижимая стопы к голеням.

Я подумал, что можно прикинуться «веником», делать неправильно и подольше полежать на ее руках, но быстро решил, что не стоит, пусть будет, как будет.

– Гребок – выдох. Руки, ноги в исходное положение – вдох. Когда в исходное возвращаешься, локти не расставляй, а носки вытягивай, чтобы сопротивление воды было меньше! Не так немного. Давай, я покажу тебе.

Я встал с её рук, немного сожалея, но тут она меня обрадовала так, что последующий момент мне до сих пор иногда снится.

– Подставляй руки, – и легла животом на мои руки (о, Боже!), согнутые в локтях.

– Смотри внимательно! Выдох – гребок, вдох – в «исходное», выдох…

Вы понимаете, я не мог насмотреться, я хотел запомнить все: вес ее тела, лежащего на моих ладонях и предплечьях, облегченный водой, гладкость и прохладу ее кожи, плавность, законченность и правильность ее движений.

– Давай, меняемся.

Я лег снова не ее руки.

– Выдох – гребок, вдох – в «исходное», выдох… Хорошо, молодец! Снова меняемся, покажу, как голову и плечи правильно при выдохе в воду опускать.

Я, правда, не знал, что лучше – когда я прикасаюсь к Агнеше или, когда она ко мне. Она снова улеглась мне на руки:

– Просто смотри, под водой я говорить не смогу, – и улыбнулась…

– Ну вот, давай, еще раз ложись, а потом рядом поплывем, – говорила она, как заправский тренер.

За полчаса, пролетевших следом, как одна секунда, я практически освоил брасс. В этот день, после обеда, мной был получен урок по вольному стилю, на следующий – на спине и баттерфляй. Его я освоил хуже всего, но Агнеша сказала, что этот стиль, как никакой другой, требует полного осознания действий в совокупности с техникой. Конечно, техничным пловцом за два дня стать невозможно, но она оказалась очень хорошим учителем. До нее я плавал только по-собачьи и саженками.

Тут пришли все наши и стали купаться. Мы еще немного поныряли с проволоки на том берегу, и кто-то из взрослых скомандовал идти обедать.

На обед я шел, все еще возбужденный. Немного невпопад вел с Агнешей разговор, но она, будто этого не замечала, за что я её мысленно благодарил. Где-то на полпути к стоянке я окончательно пришел в себя и думал: «Как же хорошо жить!»

Когда на покосе много людей, хорошо во всём. Все делается быстро, никто до упада не урабатывается, специальный человек (в данном случае – бабушка) готовит еду, и даже воду носит работникам тот, от кого мало толку в самой работе (и это здорово, не нужно с одного края поля бегать на другой, да и вода всегда холодная, и человек при деле).

«Сенокосные» обеды очень вкусные. Тут сказывается все: свежий воздух и отличные продукты, желание подольше посидеть и насладиться тенью после солнцепека. Такую окрошку невозможно повторить дома на кухне, поверьте мне, я пытался.

Мы быстро поели и, пока все отдыхали, я встал, чтобы идти в лес, вырубить подходящую ветку для замены сломанного Агнешей грабельного зуба.

– Дед, куда ты топор положил?

– Иди от мопеда вглубь, увидишь, под ольхой вилы сложены. Топор под ними. Вилы, кроме мё́тальных возьми, все равно вытаскивать, копнить.

– Я с тобой пойду?

– Пойдем, если хочешь, только накинь рубашку, плечи горячие, исцарапаешь. Да и вообще, одела бы – сгоришь еще.

– Одень, одень, Агне, Алексей правильно говорит, – поддержала меня её мама.

Я вернулся с топором, взял еще нож и попросил брата:

– Борь, принеси пока ее грабли сюда, вон там стоят, – показал я в сторону «веретьи» – те, что без одного зуба.

Борька вскочил:

– Я на мопеде.

Тут на него все лица женского пола, кроме Агнеши (она не понимала, что тут такого), бабушки (та всегда была – само спокойствие) и сестры (они всегда были заодно) закричали и замахали руками:

– Убьешься с граблями… Валы все опять истопчешь… – и т. д и т. п.

Борька понурился, но за граблями ушел.

Пока шел небольшой сыр-бор, Агнеша, уже в рубашке, стояла на солнышке, сняв очки и закрыв глаза. Когда я подошел, она, не открывая глаз, пояснила, хотя я ничего не спросил (но какой-то смутный и не оформившийся вопрос в голове моей был):

– Нужно без очков позагорать, а то полосы от дужек будут.

– Так ходи без них.

– Тогда от постоянного зажмуривания появятся белые лучики у глаз. У меня так было уже на море. Ты на море бывал?

– Да. На Чёрном и на Балтийском.

– А на Балтийском где? – оживилась она (нас всегда волнует то, что нам ближе).

– В Калининграде, Светлогорске. А ты?

– В Юрмале, в прошлый год папа возил.

– Пошли, если идешь, народ вон ворошить начинает.

– Есть, командир, – надев очки, она показала мне язык. – Слушай, а чего мы ветку подходящую в кустах у стоянки не вырубили?

Тут у меня мелькнули какие-то мысли о том, что она сейчас спросит про то, что хочу уйти с ней наедине подальше. Спросит, скажу: «Да». Но она не спросила.

– Так там ольха одна, надо березу или рябину.

– Почему?

– Не знаю, отец так делает… Наверное, из них тверже.

Низко жужжа, подлетел и стал описывать круги, ища жертву, первый в тот день здоровый (мы их лошадиными называли) паут.

– Ай! – взвизгнула, махнув рукой Агнеша, когда он ткнулся в нее, пытаясь сесть в районе груди. – Защищай меня скорее!

«Все-таки, девчонка!», – подумал я, бросая топор:

– Встань спокойно, не шевелись, он сейчас на кого-нибудь из нас сядет, я его поймаю. «Вертолет» запустим.

Паут сел ей на ногу выше колена, я присел тихонько.

– Не бойся, сейчас он ползать прекратит…

Агнеша и вправду не шевелилась, на лице у нее была гримаса отвращения. Паут выбирал место, где повкуснее. Наконец он остановился, расставив передние лапки, и я резко накрыл его ладонью, немного хлопнув по Агнешиной ноге. Зажав его в кулаке, я стал искать подходящую травинку с хвостиком семян.

– Почему он тебя не кусает?

– А ты бы стала есть, если бы тебя убивали? Хотя, знаешь, отец рассказывал, что им кровь не для еды нужна, а чтобы яйца отложить под кожу коровы. Поэтому, это – самки. Потом на коровах возникают такие шишки, внутри которых эти яйца растут. Вырастая, они прорывают кожу и улетают. Смотри, как полетит сейчас.

Я воткнул в брюхо паута здоровенную соломину, и он медленно полетел, надрывно и низко жужжа, в сторону леса поднимаясь все выше. Мы провожали его взглядами, пока он не растворился на фоне сосен.

– И как она тащит такую тяжесть?

– Бог его знает, они сильные. Гораздо сильнее нас. Эта соломина раз в двадцать его тяжелее. Может больше. Иди за мной тут крапива, я притопчу ее.

– Вот береза! – проявила ботанические познания Агнеша.

– Надо сухую желательно, давай поищем.

– Ты куришь?

– Мы листья иногда разные сухие курим. Малина прикольная.

– А сигареты пробовал?

– В четвертом классе, но отец Гороха нас так отлупил, что больше не пробовал.

– Будешь? – она запустила руку под рубаху и, видимо из трусов купальника, вытащила пачку «Пирин».

– Давай, – естественно согласился я, порадовавшись, что это мне не в диковинку.

Мы курили на ходу и наткнулись на костровище, в котором были затушенные не прогоревшие березовые поленья – то, что надо. Отколов топором необходимой толщины щепку, я сказал:

– Пойдем обратно, на месте доделаю.

– Здорово у тебя получается.

На эту её фразу я постарался сделать вид «Чё тут такого?» и пожал плечами, хотя внутри все запузырилось от гордости. Мы зажевали сигареты мятой, попавшейся по пути, и быстро вернулись на стоянку. Все уже ворошили сено, мама издалека крикнула:

– Алексей, где ты ходишь?

– Сейчас, грабли сделаю, и пойдем ворошить.

– Да ладно, давай уже так, а то сердится, – мудро заметила Агнеша.

– За пять минут дождь не пойдет, – упрямился я.

Доделав грабли, мы где-то час ворошили сено, потом снова купались.

– А вы надолго к бабушке? – с замиранием сердца все-таки спросил я (давно собирался).

– На четыре дня, потом в Киров, в субботу – домой. Сегодня ж воскресенье – почти неделя.

Копнили мы, конечно же, в паре – я вилами складывал копны, Агнеша загребала оставшееся на стерне сено. Мне в голову пришла шальная мысль и не давала покоя. Я подумал: почему бы ей не поехать после сенокоса к нам, а не к бабушке, но не знал, как без навязчивости это сказать. В итоге решил спросить прямо:

– А поехали сегодня к нам, вы ведь все равно завтра на покос приедете?

– Я и сама хотела предложить, не знала, как.

– Мама отпустит?

– Наверное, да. Смотри – у бабушки толпа народа, к тебе мы с твоими родаками поедем, я поною, что мне с тобой в компании веселее, чем с ними. Думаю, разрешит.

Я обрадованный ситуацией и очарованный непосредственностью и легкостью общения с ней, что-то запел.

– А знаешь эту: «Белый снег, серый лед на растрескавшейся земле…», – пропела Агнеша.

– Нет, не слышал.

– У нас только появилось. Это «Кино» – группа такая. Виктор Цой поет.

– Спой!

И она спела мне «Группу крови», «Крыши домов», «Легенду». Мне очень понравилось, хотя я и не мог оценить, насколько близко к оригиналу она их исполнила. Так вот вышло, что с русским роком меня познакомила Агнеша. И во многом благодаря именно ей я взял, спустя месяц, в руки старую отцовскую гитару и начал ходить на гитарный кружок при Доме культуры. В нашей загарской среде записи Цоя мы услышали только через полтора года (еще бы, Прибалтика все-таки была очень продвинутой в «совдепии», как столицы или крупные портовые города). Примерно с появлением этих записей мне купили «маг» и я, в темноте, глядя на бегущие огоньки индикаторов «Кометы», крутил по нескольку раз подряд «Кино», вспоминая «наш с Агнешей» покос.

Мама разрешила ей поехать к нам вместо бабушки. Агнеша попросила её на следующий день привезти платье и спортивный костюм. Я это слышал и думал: «Боже, сделай так, чтобы мои подозрения оказались правдой». Подозрения были примерно такие: «Она все четыре дня будет гостить у нас, а не у бабушки». Все, кому было не в Загарье, уехали с покоса на пятичасовом автобусе, а мы (мама, сестра Вероника, маленький брат Дима, двоюродный Борис, Агнеша и я) ждали, когда за нами приедет отец. В ожидании мы сходили в лес и еще разок покурили.

В «москвиче», уже вечером, мы ехали «в тесноте, но не в обиде». Лично я был рад несказанно, потому что Агнешу пришлось посадить мне на колени. Уверен, что с таким, ставшим за этот удивительный день дорогим мне грузом, я бы и до Москвы доехал.

Усталости вроде бы и не было, но после ужина все моментально «отрубились». Агнешу положили на диван в моей комнате (мысль о том, что она спит на моей простыни и укрывается моим одеялом, согревала и возбуждала), я же спал, как обычно, на летней веранде. Снились мне всякие приятности и, хоть я ничего конкретного не помню, это было ясно рано утром, когда спать мне помешал мой не на шутку возбужденный кусочек организма.

На следующий день в паре нам работать не удалось. Я и дед с самого утра на носилках подтаскивали к месту будущего стога еще не разваленные дальние копны. Я очень жалел, что нет лошади, тут уж я показал бы всю удаль молодецкую и обязательно прокатил бы на волокушах с сеном Агнешу. Да и верхом можно было бы.

Но, все равно, день был замечательным – мы вместе купались, бегали два раза в лесок курить, в перерывах Агнеша плела венки – один надела на меня, другой – на себя. Я так и ходил с ним, пока он не высох на солнце. Кровососов опять не было. Мы выработали совместную стратегию отпрашивания Агнеши к нам на сегодняшний вечер и еще на два последующих дня. На обеде, при всех, я спросил:

– Мам, можно Агне у нас погостит два дня?

– Можно, если мама ей разрешит, – ничего не оставалось сказать маме (она ведь – гостеприимная хозяйка). – Света, так и вы приезжайте.

– Мы уж устроились, да еще надо на кладбище сходить, к дяде Пете не бывали… Люда, лучше ты к Клаве приезжай, посидим еще вместе.

– Мама, так можно в Загарье? – ковала железо, не отходя от кассы, Агнеша.

– Ты же Киров еще хотела посмотреть.

– А я сегодня и завтра – в Загарье, а послезавтра съездим с Алексеем в Киров. Ты же мне покажешь город? – глянула она на меня своими васильковыми глазищами.

– Хорошо, конечно, – сказал я, не веря своему счастью, будто бы вопрос был уже решенным.

– Мамочка, пожалуйста, он корову меня доить научит, я ее ни разу вблизи не видела, – напирала Агнеша.

–  Люда, ты как?

– Пускай.

– Тогда вы с Димой завтра к нам, а они (кивок в нашу с Агнешей сторону) пусть на вашем хозяйстве остаются, хоть день отдохнешь от своей деревенской жизни.

– Там еще Боря с Вероникой будут, пусть помогают, – завершила рекогносцировку тетя Римма (Борькина мама), глядя на маму Агнеши, видимо, намекая на то, что мы одни не будем.

– Ладно, про Киров еще подумаем, можно ли вас вдвоем отпускать, а в Загарье можешь поехать. Видно, вчера еще договорились. А я еще думаю, на кой ей платье на покосе?

Я боялся спугнуть удачу и ел, упершись в тарелку глазами, чтобы никто не видел плескавшейся в них радости. Весь оставшийся сенокос, на седьмом небе от счастья, я так быстро бегал с копнами, что дед меня периодически ругал и тормозил. Огромный стог мы сметали уже к четырем часам вечера – такого не бывало ни до, ни после. Пред тем, как садиться в «москвич», Агнеша потянула меня за собой и, подойдя к стогу, удивленно сказала:

– Вот это да! Такой огромный! И не верится, что тут столько сена было! И я его тоже сушила. Прощай, стог!

Я блаженно лыбился, имея придурковатый вид – примерно такие же мысли приходили мне в голову каждый раз, когда покос завершался.

Домой мы ехали в таком же порядке, как вчера и я очень хотел, чтобы отец не сильно давил на газ.

2. В Загарье

Выгрузившись из «москвича», прямо у калитки дома, мы встретили друга Леху:

– Здорово!

– Привет, это Агне, Агне – это Леха. Лех, слушай, можно мы завтра утром твой велик возьмем?

– Куда собрались?

– Просто прокатимся. Ты ведь поедешь? – на всякий случай спросил я Агнешу, хотя ответ знал. Вообще, дома велик еще один был, но подростковый, не серьезный.

– Конечно, поеду! – она так улыбнулась, что Леха слегка «завис».

– Э-э-э, – толкнул я его. – Так что, можно взять?

– Берите, только к восьми верните, я на покос поеду, – очухался он. – Что, сметали?

– Ага.

– Последний у вас, закончили в этом году?

– Вроде да. Хотя, ты же в курсе, у родаков «моча может ударить» и отец еще где-нибудь выкосит. Вон, в том году в конце августа метали.

– Так в том году все так. Погоды ж ни фига не было.

– Ну да. Ладно, мы пойдем, надо ужинать да поливать.

– Давай, пока.

– Пока.

После ужина «на скорую руку» мы с Агнешей вышли в огород.

– Ты сними шлепки, босиком приятней.

– А Леха – это сосед?

– Ну да. И друг мой лучший. И одноклассник.

– Славно устроились!

– Ага, нам самим нравится. Когда родители эти квартиры получали, и мы узнали, что будем через забор жить, до потолка полчаса прыгали на диване у него дома. Пока втык не получили.

Земля была прогрета, вода в емкости – как парное молоко. Поливали сначала мы вчетвером (еще были Боря с Вероникой), немного погодя «Исак да Марфа» (так все их называли) по команде вышедшей в огород мамы, ушли встречать корову. Мама мешала нам – она возилась в грядках, и наш путь все время проходил мимо нее, поэтому мы особо не разговаривали. Я старался ходить позади Агнеши, любуясь ее фигурой, просвечивающей через платье в оранжевых лучах садящегося солнца.

Она зачерпнула в емкости поливальник, повернулась ко мне лицом, и из-под ее платья вывалился на дорожку, сложенную весной нами с батей из тротуарной плитки, «Пирин». Мы разом резко присели (не хватало еще спалиться, мама бдила рядом) и стукнулись лбами – классически-банальная сцена из душещипательных романов и сериалов (все-таки в этом есть, безусловно, элемент сближения).

– Блин, был бы лифчик, в него засунула бы. Хотя за два дня купальник до смерти надоел.

– Давай мне, я спрячу.

Мы сидели на корточках и носы наши практически соприкасались.

– Ты ничего не говорил, как тебе мой нос?

– А что нос? Видно, ломала. Но мне нравится, – не соврал я, засовывая быстро пачку за пазуху (хорошо, рубаха в штаны была заправлена).  – Такая у тебя… горбинка… – И так мне захотелось провести по этой горбинке пальцем!

– Это я зимой с горки на животе катилась и в санки лицом врезалась. В третьем классе.

Я не мог представить, чтобы кто-нибудь из моих правильно воспитанных одноклассниц катился на санках с горки на животе, вперед головой, как пацан. Выпрямившись вместе с ней, я спросил:

– Больно было? – и медленно и осторожно провел серединой указательного пальца ей по носу.

– Не запомнила. Но кровищи было – просто море. Меня тут же этот мужик, чьи санки были, на них в больницу повез. Там сразу же каких-то повязок намотали, и я в школу почти месяц не ходила. Вокруг глаз такие синячищи были! Да и что-то там все промывали, а толку нет – все рано горб этот остался. Хотя я привыкла уже.

– Отойди, Зорька идет. Да не к ёмкости, она пить сейчас будет, все платье тебе зальет.

Я взял Агнешу за руку и оттащил быстренько с траектории движения коровы. Зорька подошла к ёмкости и опустила морду в воду.

– Давай, пошла, – выпендривался перед Агнешей Борька, хлестнув корову вицей.

Зорька выдернула голову, за мордой потянулись и полетели в разные стороны целые водопады.

-–Да погоди ты, дай ей попить!

Зорька, несколько раз опустив морду в емкость, налив вокруг себя целую лужу, степенно направилась в хлев.

– Вот это да! Она такая большая вблизи! Я коров только из окна поезда видела. Вот это вымя, наверное, молока в нем… – Проявляла знания в области зоологии Агнеша.

– Наши коровы почему-то по многу не дают, литров пять-семь за раз. Зато молоко вкусное. Еще, когда коровы не было, мы покупали, так я помню, у Семеновых – одна вода была.

Солнце уже почти село, мама ушла стряпать, «Исак с Марфой» – домой, мы, наконец-то остались вдвоем.

– Пойдем со мной, – потянул я Агнешу.

Мы зашли за навес, залезли на него по лестнице и уселись на теплый, почти горячий, резиновый шифер, свесив ноги. Закат был великолепен.

– Завтра хорошая погода будет опять.

– Откуда знаешь?

– Смотри, солнце садится на чистом небе. Если бы оно уходило в тучи, и было б красного цвета – точно дождь на следующий день. А, если бы еще тучи перистые, тогда вообще смена погоды на холод.

– Ну да?…

– Серьезно, я проверял много раз.

– Сам догадался?

– Нет, дед давно рассказал. Еще мокрица если с вечера сырая, дождь будет.

– А что это – мокрица?

– Трава такая. Смотри вниз, вон она с мелкими листочками, у парника растет.

Солнце село. Весь горизонт был залит его оранжевым светом, охватывающим небо. Свет таял, наступала синева. Стали появляться звезды.

– Покурим?

– Мама учует, лучше не надо. Проверено. Давай ночью.

– Так разбужу же всех. Дверь скрипит.

– Ты через окно. Все уснут, я постучусь, вылезешь, потом – обратно.

– Заметано.

– Пойдем, все равно сейчас за нами кто-нибудь прибежит.

Мы пришли в дом, Вероника с Борей еще не спали, чего-то обсуждая на диване в большой комнате. Батя дрых, мама неустанно бдила, сидя на кухне:

– Всё, спать ложитесь, завтра вставать рано, – для порядка сказала она (покос то закончился, спешить утром было особо некуда).

Все разошлись по местам дислокации, я, глядя на часы и в стремительно чернеющее небо, ждал, когда в доме наступит полная тишина. Услышав устойчивое стрекотание каких-то насекомых (до сих пор не знаю, кто это так громко «чичикает» в погожие летние ночи), я прокрался по улице к окну моей комнаты и тихонько постучал. Створка окна тут же открылась.

– Я уж думала, ты уснул, – шептала Агнеша, высунувшись в окно.

– Давай уже. Ногами вперед лезь.

– Сейчас, – сказала она и полезла.

Появились ступни, икры, ложбинки над коленями. Платье зацепилось за раму и подоконник, и белые трусы, так сильно светящиеся на фоне загорелых ног, как будто открыли какой-то другой, неведомый мне доселе мир (все-таки, купальник – это обычная жизнь, а белье – интим). Я обнял ее бедра одной рукой, другой поправив платье и тихонько опустил Агнешу на бетонную отмостку под окном.

– Ну, всё, пойдем, – сбивая неловкость ситуации, прошипела Агнеша.

Мы пошли в тополя (прямо напротив дома), я показал ей наш штаб, бывший на чердаке сарая, и даже зажег там керосинку. Но, на улице было так хорошо, что мы оба, не придав особого значения штабу, выбрались обратно, потушив ее. Я запер тайный люк, и мы сели на доски обширного крыльца сарая.

– Вот ты загорела! Зубы только видны!

– Ага, я так на море не коричневела.

Мы закурили. Пачка закончилась.

– Ничего, у меня еще две, – остановила мой вопрос она.

Наверное, неловкость момента заголения Агнешиной попы мешала нам легко о чем-нибудь говорить. Чувствуя это, я предложил пойти спать, чтобы завтра «с ранья» прокатиться на великах.

Рано утром я, постучавшись, зашел в свою комнату. Агнеша спала, приоткрыв губы. На лоб ее падал луч солнца, копошась в волосах. Я стоял около дивана, и нежность накрывала меня. Я теребил попеременно пальцы рук. Тут она проснулась и улыбнулась:

– Привет! Уже едем? – неловкость вчерашнего момента испарилась куда-то.

– Да, жду во дворе, у нас час примерно.

Проезжая пруд, я спросил:

– Тут купаться будем или на реке?

– Блин, я купальник не надела.

– Ладно, днем съездим тогда.

Прокатившись, мы поставили Лехин велик на место. Зашли в дом. Мама уже собралась на автобус и давала ЦУ (ценные указания):

– В обед отстряпайся, отца не будет. Комбикорм сейчас завари, чтобы остыл. Молоко, когда процедишь, в холодильник поставь (как будто я хоть раз не так делал). Кур не забудь накормить. Мы с Димой обратно на пятичасовом приедем.

– Ладно, мы вас проводим.

Мама с маленьким братцем Димой сели на автобус. Я обратил внимание Агнеши на большую колокольню, стоящую напротив остановки, превращенную в водонапорую башню:

– Полезли наверх, там красиво!

– А не опасно?

– Если крепко держаться, то нет.

Мы подошли к лестнице – подниматься надо было метров на двадцать вверх.

– Давай, ты вперед, – сказала Агнеша.

– Нет. Вдруг ты свалишься. Обещаю, я смотреть не буду.

Мы лезли, и я не поднимал головы, хотя очень хотелось. Не знаю, почему не поднимал. Наверное, мне казалось важным не обмануть ее. Когда я поднялся на площадку, она стояла, преградив мне путь. Изучив мой взгляд, который отводить мне было не из-за чего, она сказала:

– Да ты крут!

И, наклонив голову, поцеловала меня. Прямо в губы. Было мягко и тепло. Было вкусно. Я немного шевелил губами в ответ ей. Никакими языками мы никуда не лезли. Прижав ладони к моим ушам, отстранившись, она спросила:

– Ты до этого целовался?

– Целовался, – соврал я, – один раз. – Преуменьшил подвиг, чтоб он был похож на правду.

– С одноклассницей?

– Нет, с девчонкой из Кирова, она на лето к бабушке приезжает, – плыл я во вранье, как в воде рыба (надо, скажу я вам, так врать, чтобы исключить малейшую возможность проверки).

– Понятно, – легко согласившись, улыбнулась мне опять Агнеша.

Мы смотрели на да́ли. В одну сторону были сплошные леса. Километрах в десяти от нас в небо торчал белый палец Анкушинской колокольни. Если поворачиваться против часовой стрелки, начинало преобладать поле, и была видна еще одна церковь.

– Знаешь, церкви раньше строили так, чтобы с каждой была видна другая на все стороны света. На колокольнях зажигали огни, если что-то случалось. Как телеграф. – Мне хотелось показать значимость пейзажа, и я умничал, кого-то пересказывая.

Еще повернувшись, мы увидели Киров. Он таким небольшим казался отсюда – видны были малюсенькие балконы на игрушечных домах по стеклам которых гуляли солнечные блики.

– Вон там будем завтра, где-то за этими домами, – поражал я Агнешу, сам внутри удивляясь. – Ладно, пойдем, надо курам крапиву жать.

Придя домой, я взял серп, Агнеша сказала, что пойдет со мной, и я нашел еще одни перчатки с серпом. Мы нажали крапивы, я нарубил ее, смешав с комбикормом, дал курам. Как-то очень быстро наступил обед, «Исак с Марфой» пригнали корову.

– Ну что, пойдешь доить?

– Конечно!

– На вот хлеб, покормишь ее, чтобы она не волновалась.

Зорька стояла в прохладе хлева, переступая с ноги на ногу. Агнеша вытянула руку с хлебом:

– Ай, какой язык длинный! – закричала она. – Я хлеб уронила!

– Подожди, сейчас подниму. Ты не протягивай, просто ближе подойди и в морду ей хлебом ткни. Да не бойся, коровы не кусаются.

– Зорька, Зорька, на, возьми, – уговаривала себя больше, чем корову Агнеша.

После дойки (Агнеша все-таки немного подоила) мы поехали купаться. Я крутил педали, Агнеша сидела на багажнике, обнимая меня скрещенными на моем животе руками. На обед мы ели гороховый суп, и меня терзали две мысли. Одна – «только бы не бзднуть, зачем я ел суп этот?» Вторая касалась опасения встречи на речке или по пути с нашими местными хулиганами. Я серьезно думал о том, как я представлю Агне, если что.

Опасения сбываются. Оставив велик на обрыве, мы спустились вниз, к омуту на «Мельнице». Не успели раздеться, откуда-то взялся старший Хазар (не самый, кстати, упырь).

– И кто это, – сплюнув, спросил он.

Я стоял, опустив башку, с твердым намерением, если что, биться, как уж смогу:

– Телка моя, – выплюнул я наобум фразу.

– Купаться что ли? Так идите, – к моему великому удивлению пропустил нас к реке Хазар.

Мы быстро искупались. Обычно любившая плавать Агнеша минут через пять попросилась домой. Мы ехали обратно, и мне было стыдно за «телку», но я не мог придумать, как мне извиниться. К тому же грызло какое-то чувство, что сделал что-то не так. Надо было наброситься, ударить – и в том же духе я терзал себя, пока она не сказала:

– Нормально все, не переживай, – и сжала мои бока сильнее.

Не сразу, но меня отпустило, и я стал рассказывать про историю названия села, про церковь, которая самая большая была на Руси, пока не сломали, про канаву, которую копали около нее. Она проходила через старое кладбище монахов (или просто священнослужителей – не знаю), экскаватор выкапывал очень много человеческих останков, и мы постоянно крутились около этой стройки, рассуждая о кладах, оставшихся в заваленном подземном ходу, который ведет прямо на кладбище.

Ночью я снова, как договаривались, постучал в окно и поставил, медля, чтобы продлить миг соприкосновения, на землю, ставшую такой близкой мне девочку.

– Пойдем на звезды смотреть.

– Так их же видно.

– Нет, здесь на так – фонари, надо дальше отойти.

Мы шли, держась за руки (я тискал колечко на ее пальце), за кладбище и, чтобы было не страшно, хором пели:

«Теплое место на улицах ждет отпечатков наших ног…» Повсюду в поле, перекрикивая нас, трещали цикады (или как их там?). Зайдя так, что села не стало видно из-за кладбищенского леса, мы обнаружили, что луны нет на небе – темнота безоговорочная. Новолуние. Звезды вбитыми в купол неба серебристыми гвоздями смотрели на нас, указывая на бренность нашей скоротечной судьбы.

Мы сели, а потом легли, я подставил согнутую руку Агнеше под голову. Она что-то отвечала на мой вопрос о ее парне, с которым они расстались, я показывал на Полярную звезду, созвездия Лебедя, Ориона и Плеяд (спасибо книгам и географичке). Земля была все еще теплой, до реки было далеко, и росы не было совсем. Я вдыхал ночные запахи середины лета, смешанные с запахом ее волос и шеи, почему-то пахнущей молоком. И мы целовались. Нежно, еле касаясь губами друг друга. И я наконец-то поцеловал ей шею.

– Агнеша… – в первый раз назвал я её так, как обещал.

– Защитник мой, – невнятно прошептала она в ответ.

 Когда быстрый рассвет обозначил контуры кладбищенских деревьев, мы пошли домой, чтобы завтра проснуться и снова быть вместе.

3. В Кирове

Наутро встав, мы немного прогулялись по выгону в сторону пруда, позавтракали и сели на автобус, который шел до бабушки – Агнеше надо было переодеться. Мне было абсолютно все равно, куда и зачем ехать или идти, лишь бы с ней побыть подольше.

Я стоял на улице у крыльца бабушкиного дома, ожидая ее. В дом заходить не стал, чтобы сэкономить время – народу там много, пока с каждым поговоришь… Примерно к четырем дня нужно было привезти Агнешу обратно, так как автобус до Загарья (мама строго наказала, чтоб был вечером дома – понятно, как всегда, куча дел) уходил в пять.

Минут через десять она вышла и была настолько великолепна, что во мне пронесся целый ураган эмоций. Волосы она забрала, открыв манящую шею, наводящую мысли о недавних прикосновениях губами к этому, цвета растопленного молочного шоколада, бархату. В ушах были струящиеся недлинные золотые цепочки, заканчивающиеся маленькими звездочками. Цветы на легком летнем с большим вырезом платье (теперь-то я знаю – декольте) перекликались всеми оттенками синего с глазами, и было непонятно, кто из них копирует друг друга. Но самым поразительным оказалось, что она была накрашена (опять же блесну термином – с макияжем). Она предстала передо мной королевой красоты, молодой, но уже очень созревшей девушкой, а я перед ней – пацаном, только что перешедшим в восьмой класс, даже еще без пушка на верхней губе.

Я молчал, она стояла и тоже молчала, внимательно глядя в мои глаза, в которых, видимо, мелькала неуверенность отчужденности, вызванная вдруг обнаружившейся разницей. До этого я и не думал про эту, возможно неважную для нее, разницу. И за три дня, проведенные нами вместе, ничего даже отдаленно похожего на неуверенность или отторжение не было.

Агнеша повернулась, сказала:

– Я быстро, три минуты, – и ушла обратно, наверное, чего-то забыв.

– Здравствуй, Алексей, – вышла на крыльцо ее мама. – Надеюсь, все будет нормально. Деньги у Агне, если что, есть.

– Я тоже взял, нам хватит.

Зимой я ездил каждую неделю в течение двух месяцев в Киров в поликлинику и наэкономил три рубля. Еще три рубля мама дала этим утром. Деньги не очень большие, но на аттракционы с мороженым хватит. Тут мысль мелькнула: «Какое, к черту, мороженое. Такую красотку в ресторан надо вести».

Вышла Агнеша. Она опять сделалась до боли в груди близкой и родной, у меня даже слезы подступили – макияжа не было. Я, чтобы никто ничего не заметил, развернулся, взяв ее за руку:

– Тетя Света, не волнуйтесь, все будет хорошо, мы в четыре-полпятого будем здесь.

Мы пошли на автостанцию.

– Может, не нужно было смывать? Я привык бы, наверное.

– Нужно, – она сжала мне пальцы.

– Спасибо, – ответил пожатием я.

Было утро, и автобус катился в основном по тени. Мы сидели под открытым люком, ветер ласково шевелил мои и её волосы, спутывая их – голову Агнеша положила мне на плечо и уснула. От низа живота к горлу и обратно постоянно курсировала теплая волна благодарности неведомо к кому (сейчас бы я сказал – к Богу) за то, что она, такая теперь родная, запросто сидит, прижав свою ногу к моей, и я, тоже запросто, обнимаю ее.

Занятия для времяпровождения я придумал еще вчера и хотел их обсудить по пути, но боялся разрушить идиллию и разбудил Агнешу только пред остановкой «ЦУМ», где мы и вышли.

– Пойдем, сходим на аттракционы, потом пешком пройдемся до филармонии, посмотрим центр, по пути я знаю кафешку, где классное мороженое. Потом дойдем до остановки на Ленина и уедем обратно. Как план?

– Хороший, только пойдем, покурим где-нибудь.

– Сейчас, за цирк зайдем.

– О, смотри, прокат роликов, – и потянула меня.

Мы зашли, но там давали только ролики, наколенников не было. Да и вообще никакой амуниции.

– Вот захотела я покататься, и что, наколенники с собой носить все время?

– Да уж… – пожал плечами я, думая о несовершенстве сферы услуг.

На колесе обозрения мне всегда нравилось, Агнеше, как оказалось, тоже. Я аккуратно крутил руль, вращая кабинку. Правда, за один круг много не рассмотришь, но я вспоминал и пересказывал, что мне тетя Лариса рассказывала раньше – она город знала очень хорошо.

После колеса мы решили покататься на чем-нибудь на воде.

– Ты на лодке можешь?

– Могу, конечно.

– Почему я не удивлена?..– подкинула «леща» она.

Мне было приятно.

– Не хочу на катамаране, забрызгаемся все. Да и сиденья какие-то облупленные.

– Давай на полчаса возьмем, чтоб не бежать потом.

Я помог ей сесть, и мы поплыли. Агнеша попросила править к кувшинкам, и мы скользили, расталкивая их носом лодки. Они как раз цвели и все были раскрыты. Когда я потянулся сорвать, Агнеша поймала мою руку:

– Не надо, она без воды очень быстро умрет и станет не красивой, а страшной. Даже лепестки почернеют.

Потом мы пошли на автодром, но он работал только по выходным. Тогда мы, не спеша, держась за руки, пошли в кафе. Путь проходил по Октябрьскому проспекту, потом – по улице Воровского, потом – по Ленина.

– В «ЦУМ» хочешь зайти?

– Нет, мы завтра с мамой все равно туда пойдем.

Мы поели и вправду вкусного мороженого. Время у нас до автобуса еще было, и я повел Агнешу по наитию, туда, где сам еще не бывал. От остановки, на которую нам предстояло вернуться, мы пошли в сторону Вятки и набрели на стену Трифонового монастыря (название я узнал гораздо позже). Пройдя за ворота, мы подошли к ступенькам крыльца большого собора.

– Ты бывала в церкви?

– Нет, а ты?

– Был, Веронику крестили. В четвертом классе я учился. Помню, что темно было, полумрак такой и мама платок на голову надела. Больше – ничего.

Тут из храма вышел монах или поп – не знаю.

– Здравствуйте дети, доброго здоровья, хотите зайти?

– Здравствуйте, – хором, как маленькие дети, ответили мы.

– Я не знаю, крещеная ли.

– А это не важно, пойдем, платок тебе дам. Если захотите, спрашивайте, нет – так смотрите.

Мы вошли в храм. Там было светло, но неярко и совсем по-особенному пахло. Все было большое и торжественное: своды потолка, алтарь, киоты и приделы. Мы немного постояли, потом прошлись, останавливаясь у икон, по кругу. Когда вышли обратно на ступени крыльца, где яркое солнце заставляло жмуриться, тот же, невесть откуда взявшийся снова монах, спросил нас:

– Понравилось?

– Наверное, – ответил я, не уверенный вообще ни в чем.

– Там, внизу, источник, жарко, можно умыться. И воды святой испить.

Мы спустились по деревянным крутым ступеням с перилами. Источник бил прямо из обрывчатой естественной глиняной стенки. Вода оказалась очень вкусной и такой холодной, что сводило зубы. Мы умылись и поднялись обратно. На пути к остановке, обнявшись, покурили.

В автобусе мы ехали почти молча. Говорить не хотелось. Я машинально гладил Агнешу по руке и думал о том, что сказка заканчивается.

– Ты же приедешь в Киров в субботу?

– Приеду, но в пять надо будет домой. Поезд у вас же ночью?

– Да.

– Жаль, не смогу проводить.

Я так сказал, но думал, что оно, может, и к лучшему. Практически невыносимая грусть вида отъезжающего вагона представилась мне во всей своей неотвратимости.

Мы приехали почти в пять, мой автобус уже стоял и должен был скоро отъехать. Я все-таки проводил ее почти до дома. На ходу мы поцеловались, и так не хотелось отпускать её никогда в жизни.

– Послезавтра буду ждать тебя напротив остановки, где мы с тобой сегодня на автобус садились. В двенадцать, нормально?

– Нормально. Пока, Защитник!

– Пока, Агнеша!

Я еще несколько раз, практически на бегу, оглянулся. Она стояла и смотрела, как я убегаю. Сев в автобус, ехавший тем же путем, которым мы только что шли, я увидел, что она стоит на том же месте и, улыбаясь, машет мне рукой. Я помахал ей в ответ.

Приехав домой, я поливал огород, что-то делал еще и, как в тумане, все время думал, удобно ли (и надо ли) будет позвонить. «Ведь ничего же не произошло, она может подумать, что я хлюпик какой-то», – примерно такие мысли вертелись в моей голове. «Да, плевать», – в итоге, после двух часов сомнений, решил я и набрал номер бабушки. Уже готовясь внутренне и настраивая бодрость голоса, отрепетировав первую фразу для того, кто бы ни ответил: «Позовите Агне», я услышал после одного гудка ее низкий голос:

– Наконец-то!

– Агнеша… – опешил я.

– Все ушли на реку, я сижу, жду, когда ты позвонишь.

– Я поливал… Прости, я не знал… Я… я не уверен был, надо ли звонить… – нес я какую-то околесину.

– Хороший мой…

Все мои домашние были – кто где, и мне никто не мешал. В основном молчать.

Весь следующий день был, как в тумане. Утром я сел на велик и проехал почти двадцать километров. «Вот, сейчас она проснулась». «Вот, теперь умывается, заколов волосы, чтобы не мешали». «Вот сидит за столом». «Вот собирает сумку». «Вот едет на автобусе». Все мои дела сопровождали мысли о ней. Я кидал навоз, и думал: «Скорее бы завтра». Косил траву, а вместо косы сжимал ее руку. Это был психоз.

Завтра, наконец, наступило. Я приехал в Киров и, выйдя на остановке «Улица Герцена», стоял и крутил головой во все стороны, не зная, откуда она появится. Почему-то я не сомневался, что она придет.

Агнеша спускалась с холма, проходя по тротуару мимо старого универмага. Очки от солнца были у нее на голове, и аквамарины ее непередаваемо фиолетовых глаз я увидел в толпе метров за сто. Мне захотелось бежать. «Плевать, как я выгляжу», – подумал я и побежал. Она сорвалась навстречу, и мы практически влепились друг в друга. Я, молча стоял, сжимая ее, опустив свои руки и сцепив их у нее за спиной, где-то в районе попы. Она, положив мне руки на плечи, гладила меня по затылку. Немного подышав, мы расцепились.

– А где то платье с цветами?

– Это тоже с цветами… То я сожгла. Не знала, что у бабушки такой утюг. Поставила его, он грелся, я только на платье его опустила – тут же дыра. Сплавилось. Мне потом уже дед сказал, что в утюге какая-то штука не работает.

– Термопара,  – сумничал я.

– Куда пойдем?

– Куда ты хочешь?

– Давай в собор и к источнику.

Мы сходили в храм, потом попили воды. Спустившись к самой Вятке, просидели три часа, глядя на ее медленный ход. Говорили, кидали камушки. Курили. Целовались.

В полпятого встали, и я проводил ее на автобус.

– Прощай, мой Защитник.

– Прощай, Агнеша.

– Пиши, адрес есть.

– Да. Удачно тебе поступить.

По случаю субботы машин было мало, и я долго мог видеть ее незабываемые глаза, смотрящие мне прямо в душу из-за стекла увозящего ее от меня автобуса. Я был уверен, что больше мы не увидимся, и стоял, пока автобус не скрылся за холмом.

Перейдя на другую сторону улицы Ленина к своей остановке, я очумело думал, оглядывая себя: «Вот, эти руки только что ее обнимали. Вкус губ еще со мной. Как это все сберечь?»

– Куда прешь, давай-ка отойдем, – остановила меня компания местной гопоты.

«Ну вот, хорошо, что без нее», – подумал я. Вытащив рубль, сказал:

– Нате. Не до вас. – и пошел, оттолкнув пацана в кепоне, стараясь не расплескать теплоту, шевелящуюся внутри.

В автобусе играло радио. Народу, как ни странно, было немного.

«Три счастливых дня было у меня, было у меня с тобой…» – пела Алла Борисовна.

«Х..р вам, б..ди. У меня их было пять», – промелькнула невесть откуда взявшаяся злобная мысль.

4. В себе

Каждый из вас наблюдал ситуацию, когда человек смотрит в себя – взгляд его делается отдаленным, отсутствующим, нездешним. Все движения его тела останавливаются – он становится каким-то приёмником то ли собственных мыслей, то ли откровений свыше.

Первые месяцы после отъезда Агнеши я частенько оказывался «в себе». Обнаруживаю, к примеру, что я, неизвестно сколько уже времени, вместо того, чтобы копать картошку, стою, опершись на вилы, представляя, чем же она сейчас занята. Во что одета. Как пахнет. Кто с ней рядом. Или же, наоборот, проснувшись утром значительно раньше, чем необходимо, долго вспоминаю, не открывая глаз, как мы были все время вместе. Особенно часто память подкидывала мне ситуации, когда она пристально смотрела мне в глаза. Например, когда коротко сказала:

– Ты крут.

Понимаю, что многих (особенно мужскую половину) интересует вопрос – представлял ли я её в интимном свете? Не знаю, огорчу вас или порадую – правда состоит в том, что нет, не представлял. Сложно сказать, почему, ведь эротических (а чаще порнографических) картинок в голове у созревающего, а потом и уже зрелого самца в любое время суток –  великое множество. Может, потому, что в плане секса наяву я ничего не мог ей предложить, был еще попросту мал. Да и она не производила впечатление хоть сколько-нибудь озабоченной этим вопросом. Как-то все было тонко, похоже на то, когда смотришь на красивую бабочку и стараешься дышать бесшумно, чтобы не спугнуть ее. Может, если бы наша встреча произошла через год, все и было бы по-другому. Но мне нисколько не жаль и до сих пор, что все было, как было.

«Где ты, Агнеша, где ты?..» – каждый вечер, засыпая, думал я, крутя этот вопрос, как патефон крутит заезженную пластинку, постоянно возвращая её на одно и то же место.

Письмо я написал ей почти сразу после её отъезда. Сначала там было что-то типа: как доехали, как погода, мы начали обрезать лук и тому подобные реверансы. Я перечитал, и мне стало противно оттого, что я написал ей подобную хрень. Волновало меня совсем не это. Порвав письмо, я исписал страницу про то, о чем я думаю, какими волшебными были эти пять дней и честно поблагодарил ее за них. Мысль о таинственном мире нежности, вырастающей из понимания другого человека, погружения в его радость и боль, и сопричастия к этому миру я так и не сформировал тогда. Мне очень хотелось написать: «Я тебя люблю», но я этого так и не сделал. Видимо, какие-то силы слепили во мне понимание, что такое признание только усилит нашу общую боль от напоминания невозможности новых встреч.

Очень быстро пришел Агнешин ответ. Почерк ее был интересен, как и она сама. Над и под ровными, практически каллиграфическими строчками с наклоном располагались размашистые вензеля букв «в», «д» и «р». Она писала о том, что чувствовала, когда мы поднялись на колокольню. И о том, что ехала в эту поездку практически по принуждению мамы, совсем не ожидая, что запомнит ее на всю жизнь. О любви она тоже не написала.

Были еще несколько писем с моей и ответов с ее стороны. С каждым письмом они становились (что совсем неудивительно) более бытовыми и немного натужными. Время между ответами увеличивалось, и приблизительно через год наша переписка иссякла – невозможно чувствовать постоянство адреналина нежности на расстоянии. У нас шла бурная молодость, формировалась и начиналась другая жизнь, и я все реже уходил «в себя». Но если я вспоминал Агнешу, то нежность к ней охватывала меня, отзываясь теплотой в животе и давлением в области сердца.

Не так давно я прочитал «Дом с мезонином» Чехова и его фраза: «Мисюсь, где ты?..» – как будто вскрыла давно запертое хранилище памяти, из которого посыпались, как горох из порванного пакета, картинки проведенных нами с Агнешей дней. И сейчас у меня часто возникает вопрос, замешанный на тихой печали и радости удивления: «Как же это все могло стать возможным?»