Школьные годы чудесные,

С дружбою, с книгою, с песнею!

Как они быстро летят,

Их не воротишь назад…

Да, да, все это так, ни отнять, ни прибавить… Говоря о школе, прежде всего хочется поведать о моих учителях, и я буду стараться применять один известный всем принцип — про учителей или хорошо, или никак! Прошу не проводить никаких аналогий и параллелей: сказанное выше вполне искренне!

Все вы прекрасно знаете, что хороший учитель обыкновенным, стандартным человеком быть не может, все это личности иногда даже одиозные и всегда яркие, сплошь и рядом.

Большую часть моих детских воспоминаний об учителях занимает, конечно же, наша «классная» Татьяна Михайловна, между нами (и не только в среде одноклассников, но и по школе вообще) — Татьяна. Это, скажете вы, конечно же, из-за того, что она являлась классным руководителем. И я вам отвечу — ничего подобного. Запоминается тот, кто действительно вкладывался, переживал за доверенных ему или ей детей, и просто ответственно подходил к своим обязанностям и работе, что особенно актуально теперь. Работая в сфере образования, могу сказать, что с годами просто адекватных людей стало меньше, и это, конечно, беда не только моей профессии. О причинах такой стагнации как-нибудь в другой раз. Кто-то может еще сказать, что классный руководитель всегда больше с учениками времени проводит, и опять неправ будет: больше всех времени в школе с детьми проводят «русоведы» и «математики».

В моем детстве Татьяна Михайловна была самой видной фигурой в школьном сообществе, и дело не только в том, что она — жена директорствующего в то время Виктора Ивановича. Мне думается, происходило это потому, что наша Татьяна — профессионал высокого класса. На ее уроках было слышно, как муха летит, в буквальном смысле этих слов -дисциплина была железной. Но главное не это, и даже не то, что химию с биологией она и знала прекрасно, и могла знания не только транслировать нам, но и заразить любовью к этим наукам. (Для меня потом в «Политехе» в области химии за два семестра ничего нового не произошло. Хотя на «машинке» химия не была профильной, но все же это технический вуз!) Главное то, что мы ей были совсем небезразличны, она знала о нас все, она занимала нас не только обязательными воспитательными мероприятиями, но и очень много делала сверх того.

В четвертом классе, сразу на первом классном часе 1-го сентября, Татьяна, не теряя даром времени, используя принципы выборности и демократии, ненавязчиво так, но по-деловому быстро и в соответствии с нашими наклонностями (она еще в третьем классе посещала нас — ее будущих учеников) распределила все возможные должности внутри класса — от старосты до знаменосцев (одним из них был я) и произвела разбивку на пятерки-«звездочки». Если кто помнит, воспитательный процесс при социализме строился на принципах коллективной ответственности и соревновательности. Для тех, кто не вкусил социалистического строя, скажу, что это очень эффективный путь. «Классная» настолько точно определила наши наклонности, что последующие семь лет мы развивались, стартуя с тех, еще не совсем серьезных общественных поручений, плавно и безболезненно перетекая из октябрят в пионерию, а из нее — в комсомол.

Все школьники тогда поголовно были тимуровцами, и, может быть, кто-то «для галочки», а я и мои одноклассники, конечно, после очень внятной и проникновенной беседы с Татьяной, совершенно искренне помогали двум недалеко жившим друг от дружки одиноким старухам. В один из дней мы (наша «звездочка») складывали поленницу у одной из наших подшефных, всё сделали и пошли домой (к бабулям мы ходили самостоятельно — «классная» доверяла нам, делала так, чтоб мы чувствовали себя взрослыми и брали ответственность на себя), а утром, пред уроками, мы получили «втык» со словами:

— Дома у себя так сложили бы? И не стыдно? Сегодня же переделать!

— Так она же похвалила нас, — вякнул Шелуха.

— Кто она, не поняла! — уставилась на него поверх очков Татьяна.

— Анастасия Петровна, — подсказывает Шелухе Кривуля.

— Вот именно. А ты, Володя, если не в состоянии выучить имя человека, займешься этим сразу же после уроков. Все поленницу перекладывать пойдут, а ты со мной посидишь, имена поучим, договорились?

— Не, не, я запомнил.

— Хорошо, если так. В следующий раз посмотрю, держишь ли ты свое слово. А что касается поленницы, то не стала бы около нее Анастасия Петровна ходить прямо с утра и выравнивать. Спасибо она вам, конечно сказала. И похвалила, Вова, вас. Человек она воспитанный, а вы этим воспользовались, нельзя так.

— Мы вообще дома дрова из кучи берем, — не унимался Шелуха.

— Так плохо это и неудобно. Но тебе стыдно будет, если наш класс возьмет шефство над вами. Представляю, как старший брат «обрадуется», — с сарказмом заметила Татьяна.

Тогда я подумал: «Надо же, совсем не по пути ей было с утра по другой стороне села идти». А сейчас думаю о том, насколько же важно научить «с малочку» доводить дело до конца, выполнять задание качественно. И о том, что, несмотря на доверие, контроль все ж таки необходим для достижения наилучшего результата.

«Классная» наша еще вела «Сельскохозяйственный труд». Весной, осенью и летом (в пятую, трудовую четверть) все среднее звено нашей школы под ее руководством возделывало школьный приусадебный участок и многое, что касается земли, посевов, возделываний и ухода за растениями, мы узнавали от нее, несмотря на то, что дома тоже были огороды. Там мы выращивали овощи в открытом грунте, в теплицах, ухаживали за плодово-ягодными деревьями и кустами. Все сельскохозяйственные продукты мы укладывали в школьные овощные ямы, из ягод варили компоты, закатывая в банки, а в течение учебного года съедали. Благодаря этому, закупала школьная столовая только мясо и молоко, и то в нашем же колхозе по ценам закупки, и школьные обеды обходились родителям дешево. Сейчас в моей родной школе этого нет, и не только потому, что нет энтузиастов-учителей, а школьники теперь научены ситуацией псевдокапитализма жить с позиции «все мне должны, а я — нет», но и потому, что дире?ктора, попробуй он на школьный стол поставить продукты с огорода, замучают в прямом смысле Роспотребназор», Прокуратура, и какая-нибудь счетная палата из «фискалов». И хорошо, если он отделается просто выговором от вышестоящего управления, а не реальным уголовным делом.

Многие из учителей, посвятивших себя воспитанию моего поколения, работают в моей школе и сейчас. Представляю, как больно и обидно тем, кто создавал и накапливал не только материальную базу, но и саму воспитательную систему, основанную на труде, наблюдать, как постепенно развалилось и перестало существовать многое в небольшой, но очень развитой по тому времени сельской школе. Постараюсь отметить, что исчезло к дню сегодняшнему в хронологии: теплицы; приусадебное хозяйство; школьный гараж вместе с четырьмя тракторами, тремя телегами, санями, подтыкушами, плугами, сеялками, боронами и другими навесными приспособлениями; овощехранилище; два отдельных здания школьных мастерских; школьная котельная; школьный тир вместе с «оружейкой» и оружием; спортсооружения: хоккейная коробка, полоса препятствий, гимнастические снаряды, беговая дорожка, зимняя «освещенка» для лыжников… И это только по крупному. А еще этого важнее практически потерянная школьная «нутрянка»: взаимопомощь, сочувствие и сопричастность, товарищество и чувство плеча…

Потому не надо мне говорить, что я, в традициях стареющих нытиков, вижу только то, что раньше «снег был белее, а вода водянее» — неутешительные факты говорят сами за себя. И сегодня много вокруг хорошего, но это хорошее очень спорно (например, доступность информации или еды). Не верьте тому, кто вам скажет, что в сельской школе при «совдепии» не было возможностей развиваться. Я, как и мои одноклассники, к примеру, получил две профессии официально, с «корочками» — тракторист (почти все категории открыты были) и жестянщик четвертого разряда (реальная практика на заводских станках). Не говорю уже о других навыках и возможности параллельно получить права на вождение мотоцикла.

Ладно, отвлекся, что-то занесло.

Наша Татьяна непосредственно участвовала вместе с нами во всяких «сборах» и «сдачах»: металлолом, макулатура, лекарственные растения, осенняя картошка…

Сидим, значит, в одно теплое мартовское воскресенье почти на верхушке березы у Лехи на дворе за сараем, собираем в коробки от спичек набухшие почки. К завтрашнему дню надо набрать по сто граммов — Татьяна схалявить не даст, на точных химических весах взвесит. На верхушке потому, что там почки крупнее и более спелые. Леха, неловко так поворачивается, пытаясь дотянуться до особо привлекательной ветки и — хрясь, хлоп — уже внизу, под березой из сугроба торчит, шапка у него спала, хохочет. Я над ним тоже хохочу, и, дурачась, прыгаю за ним, врезаясь рядом в уже подтаявший сугроб по самые плечи. Класс!!! И вот тут мы обнаруживаем, что практически не можем пошевелиться — руки прижаты к туловищу и не достаются из плотного и мокрого сугроба. Короче мы, как две морковки на грядке — только верхушки торчат, причем Лехина — без шапки. Примерно через полчаса мы смогли неимоверными усилиями вытащить руки, кое-как изнутри сугроба расшатав и раскопав себя до уровня груди, и нацепить на замерзшую голову друга откатившуюся недалеко шапку. При этом мы постоянно звали на помощь и охрипли оба в безрезультатности — береза стояла не на зимнем пути следования из дома в сарай. Где-то еще через полчаса Лехин отец нас спас: пошел звать на обед и, не обнаружив на березе, откопал. Я до сих пор не уверен, выбрались бы мы самостоятельно! Скорее всего, нет. За час мы практически выбились из сил, хорошо не пришлось на березу обратно лезть — почек к тому времени изрядное количество набрали, и остаток дня мы просидели в тепле, у Лехи в комнате.

Решили мы на классном собрании большинством голосов занять первое место в школе, а, может быть, в районе… или в области (!) по сбору макулатуры. Принципиально с помощью умелой игры «классной» на нашей гордости, постановили, а механику сбора — сам процесс — не определили. Стали опять же «звездочками» соревноваться, начав сразу же после классного часа, и коллективно обнаружили, что макулатуры на селе не так уж и много — видимо, не один наш класс рвался в «стахановцы». Ситуация становилась ясной, как божий день — не видать нам первого места, если не придумаем что-то глобальное. Были разные идеи: сдать зеленое с серебристым узором полное собрание сочинений Жюля Верна, стоящее в книжном шкафу у меня дома. Отвергли: жаль, интересный, гад, да и влетит от матери. Или сдать полную подписку «Роман-газеты», лежавшую на Лехиной веранде. Отвергли по тем же соображениям. В общем, кроме откровенной уголовщины в голову ничего не лезло. Тем же успехом с нами поделились утром следующего дня одноклассники. Сидим в нашем кабинете после уроков, горюем, думаем, как обещание первого места назад вернуть.

— Вы где и когда про макулатуру спрашивали? — вопрошает, не отрываясь от проверки тетрадей, Татьяна.

— По квартирам.

— И вечером тоже, когда все дома. Но у тех, у кого дети есть — бесполезно, они сами сдают, а остальных мало по селу, и у них уж все собрали.

— Да-а-а-а. А в деревнях по округе спрашивали? — наталкивает нас она на глобальное решение вопроса.

— Шелуха, вечером сегодня у себя в деревне обойди народ. У вас только Егор еще из школы живет, пусть тебе все отдают, мы на выходных придем, все перевяжем и унесем, — обрадованно наперебой начинаем мы воплощать идею «классной».

— А как до школы тащить?

— Санки возьмем.

На следующий день Шелуха рассказал, что макулатуры — «до хрена», Егор в передовики, судя по всему, не метит.

— Я договорился, лошадь с санями в воскресенье возьму на ферме у отца, съездим еще в Рубленки, там вообще, наверное, море этой макулатуры.

— Ура, молодец, Вовка! — похвалила Наташа зардевшегося Шелуху.

В воскресенье мы вчетвером пришли к его дому, он не обманул, лошадь уже ждала, хрумкая сеном, подбирая его из-под ног. Проехав по деревне, половину саней мы заложили газетами, журналами и даже книгами. Пока ехали до Рубленок и ходили по домам там — стемнело и, по причине случившегося февраля, замело. Причем хорошо так замело. Лошадь на обратном пути впотьмах и пурге, да еще с бестолковыми ездоками, сошла с дороги, провалилась с маху на бегу в сугроб и сломала оглоблю саней. Хорошо, что в колхозных санях под сеном мы нашли топор. Пока девки ныли, я, Леха и Шелуха сходили в ближайший лесок и вырубили какое-то подобие оглобли, как-то приладили ее. Выехав через час после провала уже в полной темноте на большую дорогу, мы все повеселели и к школе под светом уличных фонарей подъехали бравыми победителями, забыв о недавнем страхе за лошадь, девок и себя в пурге, саваном резко заслонившей посреди поля дотлевающий мутный белый свет конца зимы. Макулатуры получилось действительно много, мы заняли первое место. Призом, кстати, была поездка всем классом, но не помню куда.

Вообще Татьяна возила наш класс каждый год по всей России. Понятно, что оплачивали частично родители, частично спонсоры в виде завода и колхоза, но, согласитесь, далеко не каждый возьмет на себя круглосуточную ответственность за ораву детей. Гомель, Брест, Москва, Киев, Петрозаводск, Кикнур, Яранск, Кижи, Сочи — вот неполный список путешествий нашего класса. Особо запомнилась поездка в Сочи. Во-первых, потому, что я тогда не болел и ездил вместе со всеми, а во-вторых, потому, что мы были уже семиклассники. Там мы, как большие, жили на съемной квартире, и хозяин научил нас разбавлять огуречный лосьон лимонадом «Тархун» (все равно — гадость несусветная) и делать разные манипуляции с картами в виде фокусов. Знатный вообще был дядька. Дело было на зимних каникулах, выпало много снега, и все мы тогда стояли, завороженные и прибитые к белой земле тишиной в парке «Ривьера» — пальмы в снегу, такого я больше не видел.

Летом, после восьмого класса, Татьяна повела нас в пятидневный поход. Это было здорово! Нам вся школа завидовала. Мы многое повидали, сами себе готовили и полностью обустраивали свой быт. Основная наша стоянка была на реке Быстрица, километров около ста от нашего села. Даже просто осознавать это было уже очень круто. Она вообще была всегда с нами, умело манипулируя, если нужно. Могла завернуть матом, но это было редко и всегда по делу.

В сентябре четвертого класса мы, как и все, были на картофельном поле. У «классной» в тот день были какие-то школьные неотложные дела, и мы, переданные кому-то, безотлагательно накосячили. Подходит ко мне одноклассник и ни с того ни с сего говорит, толкая в плечо:

— Ну, и что ты сделаешь? Ты же слабенький, я тебе двину, и тебя в больницу сразу увезут…

Тут горизонт моего обзора становится красноватым то ли из-за личной обиды, то ли из-за упоминания ненавистной больницы, я хватаю лопату и со всей дури, прямо по башке — шмяк ею борзого одноклассничка. Что тут сделалось! Болтун тот вредный немедленно заревел, пуская крокодильи слезы, меня кто-то близко стоящий из учителей «захомутал», стращая постановкой на учет в милицию, чего я не на шутку испугался, так как подобную прививку от антизаконных действий получил еще перед школой, на пару со своим лучшим другом. На следующий день я предстал перед очами Татьяны.

— Как все было? Только правду говори. И не вздумай зареветь.

Я, собрав волю в кулак, пытаясь не пустить предательских слез, рассказал, за что и как ударил одноклассника.

— Так. Хорошо не ребром попал, плашмя. Иначе покалечил бы, и сели б мы вместе с тобой в тюрьму.

— А вы-то за что? — опешил я.

— Плохо воспитала. Надо извиняться тебе, — не стала вдаваться в подробности Татьяна.

Мы извинились друг перед другом по очереди, и инцидент был исчерпан на этот раз, за что лично я до сих пор своей «классной» благодарен. Не потому, что практически не наказали, а за то, что она очень быстро и справедливо разрешила конфликт, разобравшись в причинах и поняв, что я уже действительно осознал возможность печальных последствий необдуманных поступков.

— Да, не любишь ты, когда против шерстки, — сказала она мне напоследок, — работать надо над собой!

Я помню это наставление, как одно из самых важных в моей жизни, и до сих пор стараюсь, правда не всегда успешно, над собой работать.

Она как-то сумела сделать так, что мы внутри класса не стали «волчьей стаей», что тогда было сплошь и рядом, но в то же время были достаточно дружными. Стукачей, особенно среди парней, она не терпела, поэтому проблемы мы старались решать самостоятельно, отвечая за себя. Учитель от Бога!

Очень хорошо я помню уроки русского и особенно литературы. Вела их у нас Анна Ивановна, как я ее оценил бы сейчас, этакая «тургеневская женщина», в те времена молодая и симпатичная, как почти все наши учителя. Она очень увлеченно и в то же время интеллигентно и без истерик, свойственных почти всегда экзальтированным училкам литературы, умела рассказать свою точку зрения на произведения и события, которая далеко не всегда полностью отражала общепринятую в идеологически правильно написанном учебнике позицию. Я вообще не устаю удивляться таким людям, которые умеют какими-то правильными словами-полунамеками, используя контексты фраз, донести до слушателя то, что у автора написано между строк. Да и общепринятую точку зрения наша «русичка» умела преподнести тонко и оригинально. По большому счету, это она научила меня письменно излагать свои мысли, она же и знакомила с писателями, не входящими в школьную программу, не с запрещенными, конечно, но довольно неожиданными. Это она привила мне любовь к слову и русскому языку, научив понимать и оформлять причастные и деепричастные обороты. Это она познакомила меня, заразив безумной его лестницей, с энергетическим террористом Маяковским, да так, что я единственный из класса выбрал тематику выпускного школьного сочинения, связанную с его творчеством.

А вот муж ее, тоже наш учитель, так тот вообще — кадр из кадров в самом хорошем смысле! Вел он физкультуру и начальную военную подготовку, а также кучу всяких секций: спортивные игры (там были волейбол, баскетбол, гандбол и футбол), стрельбу, лыжи. Он сам умел все: «выход силой», «солнышко», «прыжок в высоту через перекладину», «разборку-сборку автомата», «надевание АЗК», очень прилично играл в разные спортивные игры, бегал на лыжах, строил тир и хоккейную коробку. В общем, был настоящим физруком (кстати, и сейчас он ведет еще уроки), которого, вероятно, тайно любили девочки и коему завидовали мальчишки. У него было особенное чувство юмора. Как-то раз он вел замену истории вместо заболевшего учителя. Войдя в класс и скомандовав «равняйсь-смирно-садитесь», он, выпучив и без того выпуклые глаза, громким командным голосом вопросил, указывая рукой на стену:

— Кто эти люди? — и, без паузы, — Хлыбов, отвечать!

Только что гоготавший на перемене и вовремя не успокоившийся Леха немного смущенно начинает перечислять:

— Карл Маркс, Ленин, Фридрих Энгельс… (Для молодых и непосвященных объясню, что наше поколение знало этих идеологов социализма и Октябрьской революции с раннего детства, лучше, чем двоюродных, а иногда и родных братьев и сестер).

— А что так несмело?! — гаркает Валера. — Не уверен?

— Уверен, — блеет Леха.

— Героев надо знать в лицо! Садись, пять!

И, в натуре, ставит ему «пятерку» в журнал. Мы, тихо сползая по стульям, всем классом изнемогаем от приступа сначала реальной растерянности, а потом уже нереального «ржача», который просто необходимо было, зная Валеру, сдерживать. Он так же легко может и «кол» влепить за нарушение порядка. Такой тонкий «стеб» мы тогда оценили чисто интуитивно, действительно понял я его, когда уже сам учителем работал.

Разные, конечно, были наши учителя, ведь, несмотря на то, что видели мы их всегда «при параде», это были такие же люди, как вокруг, со своими слабостями и характерами. Только им приходилось в силу профессии, держать марку, и иногда у них так здорово это получалось, что некоторые из школьников и вправду были уверены, что «педагог в туалет не ходит». И действительно, картинка похода в туалет не вяжется с обликом учителя настолько, что в «небожительство» учителя многие верили и верят по сию пору.

Математику у нас вел директор школы Виктор Иванович. Наша общественная фантазия разнообразием не отличалась, звали мы его Витей. Математику он любил, знал и умел до нас донести. Все понимают, что задачи могут быть не только в учебнике, и Виктор Иванович, не стесняясь признать, что с ходу не знает решения, разбирал на факультативе предложенные нами геометрические задания, так сказать, коллегиально. Когда случалась нестандартная задача, он сводил к переносице кустистые брови, засовывал в угол рта дужку снятых очков и, близоруко сощуривая глаза и направляя взгляд внутрь себя, предлагал:

— Интересно… Давайте подумаем…

Мы совместно приходили к решению, и такое тогда счастье удовлетворения от завершенного дела наступало!

В кабинете директора за всю учебу я был только один раз. Понятно, что попадают туда не для вручения медалей — этот процесс происходит в школе на глазах у всех, на «линейках», и на этом основании делаю вывод, что умел он делегировать. Мы были далеко не ангелами, но все разборки проводила Татьяна, попасть на ковер к Вите было из ряда вон.

Мы настолько любили своих учителей, что постоянно как-нибудь «прикалывались» над ними. Конечно, далеко не над всеми; «приколись»-ка над «классной» — обделаешься потом со страха: получится, что ее прикол оказался и смешнее, и нравоучительнее.

Делая сюрприз молодой «историчке», мы отпечатывали на мягком учительском стуле измазанные мелом ладони, и потом она, как минимум урок — до посещения учительской, пока коллеги внимание не обратят — ходила, а по ее ягодицам, обтянутым черной юбкой, плясали из стороны в сторону чьи-то белые ладошки. Мы, конечно же, были на седьмом небе от счастья, которое омрачало только то, что вида подать было невозможно. А на уроках добрейшей «немки» тихонько включали на последней парте магнитофон, пользуясь тем, что выгонять с уроков уже тогда было нельзя. И зря, я бы и сейчас ввел какой-нибудь специальный карцер, чтобы такие как мы, «умники» ни учителю, ни товарищам не мешали. Боюсь, правда, что это снизило бы в сегодняшней школе и без того низкую профессиональную планку — во многих случаях горе-педагоги стали бы в тот карцер отправлять поголовно: нет человека, нет проблемы

Любили мы намазать раствором сахара мел. Хороший эффект — мел ни черта не пишет — минут десять урока пропадало, пока все утрясется. Кого-то отправят за мелом, он долго будет ходить, потом уронит его у доски, мел разобьется, пойдет снова, потом все будут минут пять успокаиваться, комментируя, что не того за мелом послали, надо бы Шелуху, тот бы вообще не вернулся и т.д., и т.п.

Но вот у Татьяны такой фокус не прошел. У нее всегда запас был, как оказалось, и на ее уроках мы никакими походами за мелом не занимались. Она совершенно невозмутимо и без комментариев отложила выведенный нами из строя мел, взяла из стола другой кусок и, доведя урок до конца, объявила, что после шестого урока объявляется внеочередное изучение Устава комсомольской организации (ведь не можем же мы на будущем где-то через год вступлении опозориться). После уроков все 45 минут она зачитывала нам выдержки из этого увлекательнейшего документа, а потом по очереди предлагала пересказать «наиболее понравившиеся места». После такого «прикола» с ее стороны ни у кого больше не возникало желания попробовать воспроизвести на ее уроках что-то подобное.

Много мы чего устраивали, но без злобы, имея и сострадание, и грань какую-то ощущая, правда грань для каждого учителя была разной. Все дети очень хорошо ощущают справедливую, непредвзятую силу (такая сила может проявляться по-разному, например, сопереживанием, не надо ее со злобой путать), и у кого из учителей такой силы больше, к тому больше и уважения. Отмечу еще, что не помню ни одного учителя из своих, который бы зарабатывал при помощи панибратства быстрый и дешевый авторитет у школьников. Короче, в моей школе «про сосиски» (вспоминайте «Республику Шкид») ни на каких уроках, кроме пения, не пели.